катается - даже приз в одиночном катании получила... - охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.
- Мама! Нам бы дочку покормить - ужинать давно пора. - Ты останешься ночевать, детка? - в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.
- Не могу, мамочка... Ах, ладно! Была не была - остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать... А утром съездим к отцу, - согласилась Вика.
Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.
- Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! - Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.
Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.
- Слава Богу, ты хорошо живешь... Значит, замуж выходишь... Ученый парень, говоришь? - проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.
- Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно - ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?
- Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром - все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.
- Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии... - мать разглядывала паспорт. - вспомнила! Антонию Браун - ну, эту известную фотомодель... У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают... Да точно, точно, вылитая А. Б.!
- Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили... Ну что, берем машину до Солнечногорска?
Евгения засмеялась:
- Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.
- Бабушка, милая, пожалуйста, сделай операцию. Чтобы разглядеть потом меня хорошенько, и мужа, и внуков. Мы обязательно приедем! - горячо обещала Вика, обнимая Ларис Ивановну, с отвращением ловя фальшь в своем бодром обещающем невозможное голосе. Ох, кабы знать, кабы знать...
Проводив внучку и постояв у калитки, Лариса Ивановна вернулась в дом, ощутив новый запах - запах духов Виктории. Вот и все - да и была ли она? Только цветной пакетик на столе забыла. Лариса Ивановна развернула и поднесла содержимое к глазам: зеленые купюры и сложенный конвертиком, как для лекарственного порошка, листок из блокнота. Тяжелый. Развернула черный гладкий шар величиной с грецкий орех, а на листочке что-то написано. Проковыляла к столу, зажгла настольную лампу и рассмотрела знакомый, школьный почерк: 'Родные мои, это очень важный амулет. Мне подарил его волшебник на счастье. Пусть будет у вас. Я загадала ему, чтобы нам поскорее встретиться. А деньги - на бабушкину операцию. Люблю вас. Вика'.
Пока на даче Дороговых хлюпали носами растроганные женщины, а Вика рассказывала про свои приключения, два парня - один краше другого - в 'фирме' и с мощными жующими челюстями, скучали в сереньких 'Жигулях', скромно приткнувшихся в кустах боярышника у соседнего дома. Поздно ночью, дождавшись, когда у Дороговых погас счет, они все же съездили куда-то перекусить и сова заняли свой пост. Утром, пропустив вперед дух женщин, направлявшихся к шоссе, одна из которых, несомненно, была 'объектом N 2', 'Жигули' тронулись следом.
Женщины 'голосовали' попутным легковушкам. Немного посомневавшись, серые 'Жигули' подрулили к ним.
- До Солнечногорска подвезете? - спросила старшая. - Вот спасибо! она поставила на сиденье сумку с цветами и пропустила свою спутницу. Ехали молча.
- Ребята, а вы не очень торопитесь? Мы вам хорошо заплатим. Нам надо на кладбище... Это недалеко...
- Дорогу покажите - довезем, - бросил через плечо водитель. Голос с чуть заметным южным акцентом и немногословность мужчин Евгении не понравились. Она вопросительно посмотрела на Викторию, та не поняла - 'У меня много денег, мама'.
- Нет, нет, девочка, мы лучше в центре Солнечногорска выйдем. Надо в магазин зайти.
А когда, расплатившись, отпустили машину, Евгения объяснила:
- Не понравились мне эти бандюги. У нас здесь сейчас преступность на самых высоких показателях. Сплошные убийства, а ты ещё про деньги сказала, - почему-то шепотом сообщила дочери Евгения, кивнув вслед удаляющимся 'Жигулям'. - Да и тут в самом центре торчать не очеь-то хочется - того и гляди на знакомых нарвемся.
Они сквериком прошли к центральной улице ('здесь мы с твоим отцом познакомились'), миновали 'красные дома' ('а тут на втором этаже мы раньше жили') и вышли к шоссе.
- Вон, узнаешь, - башни с голубыми лоджиями? Крайняя слева - наша. Кто-то там теперь живет...
- Я часто вспоминала этот дом. Только не думала, что он такой маленький и ободранный
- Девять этажей... А насчет... Фу, гад! - проводила Евгения не прореагировавшую на их 'стоп' иномарку.. - А насчет ободранности... Все наше прошлое теперь на слом пошло. Да и сами мы... Вот - приближаюсь к пятидесятилетию, - Евгения пожала плечами, отмечая свое несогласие с этим фактом. Она одела самое лучшее платье, нашедшееся на даче, но почему-то казалась себе жалкой и провинциальной рядом с этой красоткой, пропахшей Диорами.
Уже в подхватившем их 'Москвичке' с местным номером и разговорчивым пенсионером за рулем, привязавшемся с расспросами к хорошенькой девушке, Евгения с оглушительной неожиданностью и ясной безоговорочной полнотой почувствовала необратимость прошлого. Стало вдруг очевидно, что Викошки девчушки-нескладехи, по которой она вздыхала бессонными ночами, уже никогда не будет, как не будет ни Алексея, ни весельчака-Леонида, превратившегося в обрюзгшего ворчуна, ни заносчивой, безапелляционной матери... Не будет и Женьки - златовласого очкарика-отличницы, допоздна слоняющейся по этим от кривеньким улицам с заезжим 'джигитом'... Куда же делось все это, казавшееся незыблемым, прочным, личным твоим миром?
Красавица Вика - любимая, родная, чужая. Чужая, хоть и врезается в сердце на вечную память, каждый жест её, улыбка, слово... Как мала она, как слаба - наша 'вечная', смертная память.
... Два серых бетонных камня рядышком - отцовский и Алексеев - по стандарту местной кладбищенской мастерской - 50 на 100 см. Плюс 'каменный цветник' и фотографии по желанию. Алексею делали фарфоровый овальчик, отцу ограничились надписью. Новая некогда часть кладбища стала старой, поскольку разрослись в садовые кущи прутики рябин и черемух, посаженные здесь десять, нет, пятнадцать лет назад.
Евгения прикопала в 'цветник' кустики флоксов и, прихватив банку, собралась за водой. Ей хотелось оставить дочку одну. Есть, наверно, о чем побеседовать с 'памятью'.
- Я воды наберу и к Чеканихе зайду. Это бабка Максима. Я тебе рассказывала... Светлану-то саму из могилы выкрали... Давно же, лет пять... Здесь целая история была. Не знаю, кому такое в голову взбрело - разве родным Игорька того, что её застрелил и сам повесился. Да только странно это... И фотографию взяли.
- Странно, - согласилась Виктория и присела на покосившуюся скамеечку, ту самую, сработанную ещё алексеевскими руками. 'Странно, - сын Александра Зуева - герцога Баттенбергского, и сын Остина Брауна 'миссионера справедливости' - рядышком, на глухом подмосковном кладбище под крепенькой беспородной рябиной с уже краснеющими тяжелыми гроздьями. Отец и дед мисс Меньшовой, гражданки Соединенных Штатов, доводящейся правнучкой Александре Сергеевне Меньшовой - сводной сестре Шурки Зуева... Странно, все закрутилось, сложно, со смыслом. Только вот с каким?
...Не это ли видел ты тогда, Александр Зуев, в мартовскую ночь 1945 не рыженькую ли Мечту, приткнувшуюся у ваших с Остапом могил в задумчивой, недвижимой печали? Не ту ли бездну смыслов, маячивших за её спиной, предрекал, говоря о 'красивом узоре' - непостижимом узоре человеческих судеб, вышитом по канве Вечности.
Алексей на фотографии был молод и весел. Он улыбался прожекторам, сопровождавшим летящего по
