- Совсем ум потеряли, - тихо говорит Пинэтаун, опускаясь на тюк с пушниной.
Юноша подавлен.
Только один поселок в низовьях Колымы имеет всего одну улицу новеньких домиков. Они были построены недавно против устья Омолона, на месте ветхих хибар старой заимки Колымской. Здесь размещается теперь центральный поселок оленеводческих колхозов Западной тундры.
Непростительная ошибка!
Ведь новые домики заимки Колымской я отлично видел с борта самолета в перелете из Якутска в устье Колымы и должен был правильно прочесть рисунок Нанги. Меня сбило с толку случайное сходство изгибов Омолона и береговой линии Восточной тундры.
Омолон Нанга изобразила одной чертой, правый берег Колымы не дорисовала. Поэтому линию Омолона на ее рисунке мы легко приняли за береговую кромку Восточной тундры, а заимку Колымскую - за Походск.
Неверно разгадав 'рисуночное письмо', мы искали Нангу там, где ее никогда не было.
Теперь ясно: стойбище Синих Орлов, куда увез Нангу Чандара, находится в шестистах километрах южнее берегов Восточной тундры, в глубине континента, на диких плоскогорьях между Омолоном и Корокодоном. В 1908 году из этого стойбища бежал на берега Полярного океана от произвола старшин старый кочевник, нарисовавший Питерсу карту Синего хребта.
Нанга была жительницей неведомого стойбища. Кто эти неизвестные обитатели недоступных гор, поселившиеся вдалеке от людей, в центре белого пятна?
Орел, вытатуированный на груди девушки, дикий характер, никому не известный язык, на котором она говорила, удивительное сходство ее рисунков с 'рисуночным письмом' североамериканских индейцев - все это оставалось загадкой.
Мы держим в руках лишь карту горной страны, где обитают сородичи Нанги. Неужели они еще томятся под властью родовых старшин?
- Проклятый старик мучит Нангу!
- Успокойся, Пинэтаун! Карта Синего хребта у нас. Мы точно знаем, где искать Нангу, и разыщем ее.
Но юноша грустно покачивает головой, вытаскивает из нагрудного кармана алую ленточку Нанги и, осторожно расправив ее на ладони, поглаживает огрубевшими от снастей пальцами. В глазах у него слезы, и он не скрывает их. Трудно проникнуть в дебри Омолонской тайги, к далеким плоскогорьям Синего хребта.
Жадно разглядываем карту, добытую из тайника. Там, где горные хребты сплетаются в мощное плоскогорье, старый оленевод нарисовал границу леса. Деревья изображены колышками. Прихотливо изгибаясь, граница леса бесконечным частоколом окружает громадное поле безлесных плоскогорий.
В тусклом пламени свечи это поле расползается на карте чудовищно увеличенной амебой. Площадь безлесных плоскогорий Синего хребта раз в десять превышает пространство летних пастбищ Колымского оленеводческого совхоза.
Тонкой штриховкой старик обозначил зимние кормовища оленей. Олени могут найти здесь ягельники и продвинуться сквозь тайгу к Синему хребту. Черными пятнами нарисованы островки мертвой тайги, гари, не проходимые для оленей. Их очень мало.
Штриховка ягельников на карте пересекает низовья Омолона и приближается к южным границам Колымского оленеводческого совхоза, словно открывая путь к Синему хребту.
Так вот где лежит пастбищное эльдорадо! Недаром потрудились мы, добывая карту старого кочевника: перед нами лежит рисунок огромного массива девственных оленьих пастбищ.
События беспокойного плавания сплелись в морской узел, и вот он распустился легко и свободно, словно в умелых матросских руках.
'Витязь' благополучно вернулся в порт Амбарчик. На внешнем рейде вились дымки пароходов. Корабли каравана, поднимая пары, собирались в дальнее плавание.
В Амбарчике мы закупили в фактории и погрузили на вельбот летний запас продовольствия для пастухов-островитян.
Светлой полярной ночью 'Витязь' вошел в устье Колымы, миновал заимку Шалаурова и вскоре пристал к острову Седова, у спящего лагеря пастухов.
На следующий день с попутным ветром вельбот поднялся вверх по Колыме, доставив на центральную усадьбу совхоза драгоценный груз: рюкзак с редчайшими археологическими находками и карту смоленских пастбищ. Второе плавание 'Витязя' окончилось.
Помполит радиограммой известил директора совхоза, улетевшего в Якутск, о больших пастбищных возможностях Омолона и просил разрешить глубокую разведку Синего хребта.
Переходящее знамя тундровых совхозов получила бригада Ромула на острове Седова. Олени с острова были так жирны, что многие животные, переплывая Морскую протоку, уставали шевелить ногами - их прибивало к берегу, точно пробковые поплавки.
Стоит ли говорить, что в это лето мы навсегда избавились от копытки. Впервые за много лет оленеводческий совхоз выполнил план. После осеннего пересчета оленей в корале к нам пожаловали гости из оленеводческих колхозов перенять опыт. Вместе с оленеводами мы написали длинное благодарственное письмо Николаевскому...
Однажды меня вызвали к помполиту. Мы устроились у горящей печки в уютной конторе совхоза. Петр Степанович долго молчал. За окном вились снежинки - предвестники полярной стужи. В запотевшие окна мохнатыми сучьями стучались лиственницы. Хвоя облетела, и голая тайга ждала зимнего покрывала.
- Ну, путешественник, поедешь теперь домой, в институт? - Петр Степанович хитровато щурится из-под сросшихся нависших бровей.
Командировка моя окончилась, но мне не хотелось покидать совхоз и возвращаться в тихую городскую лабораторию. Я сказал об этом помполиту.
- Тогда читай! - рассмеялся он, протягивая зеленый телеграфный бланк.
Это была телеграмма наркома. Он спрашивал, согласен ли я остаться в совхозе.
- Мы просили разрешения задержать тебя на год и послать с оленями на Омолон... Я бы хотел... чтобы ты ехал туда... м-м... с охотой, - словно нарочно тянул помполит.
На Омолон, к Синему хребту! Меня охватывает радость и тревога. Сумею ли справиться с ответственным поручением? Нам предстоит пробиться с оленями сквозь тайгу, увидеть таинственных обитателей Синего хребта, найти Нангу, освоить девственные пастбища плоскогорий Омолона и Корокодона в самом сердце Северо-Восточной Сибири!
Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
В Г О Р А Х О М О Л О Н А
Глава 1. ПИСЬМО
Письмо поразило, как удар грома, как выстрел в спину. Толпимся вокруг человека, закутанного в меха.
Протянув конверт, он разматывает обмерзший шарф, сбрасывает меховой капюшон, открывая лицо в глубоких морщинах, смуглое от полярного загара.
Узнаю каюра оленеводческого совхоза Михаила Санникова.
Две недели он пробирался по нашим следам и, вконец умаяв собачью упряжку, настиг олений караван на пороге необозримого снежного царства Омолонской тайги.
Распростертые белые лапы лиственниц свисают над головой. Шероховатые и прямые стволы сходятся густыми рядами, преграждая путь; ветви, переплетаясь, поддерживают причудливые снежные шапки и пушистые гирлянды. В уснувшей девственной чаще они светятся таинственным матовым светом, и душу давит смутное ощущение скрытой, притаившейся опасности.
Обсыпанные снегом люди сошлись у конца просеки, упиравшейся в палисад еще не сокрушенной тайги. Узким коридором просека уходит вниз по снежному склону.
В дальней перспективе, словно в глубине сцены, открывается светлая панорама замерзшего лесного озера. Глубокий снег на пустынных берегах взрыхляют северные олени. Рассыпавшись, олений табун кольцом окружает небольшое озеро.
Просеку среди лиственниц мы прорубили, взбираясь на седловину таежного увала. Руки еще сжимают отяжелевшие, точно налитые свинцом топоры. Далеко позади, на противоположном берегу озера, среди деревьев лесистого увала, пройденного накануне, просвечивает узкая щель такой же просеки.
Бесконечным коридором она рассекает тайгу и уходит далеко на север, к южной границе Колымского
