поздно поворачивать оленей обратно.
- Почему поздно? - хмуро ворчит Ромул. - На Стадухинскую протоку дорога знакомая...
- У твоей Стадухинской протоки жрать оленям нечего! - зло режет Костя.
Молодой ветеринар вспыльчив, он в упор разглядывает пасмурное, но спокойное лицо бригадира.
Ромул отлично знает, что ягельники у границы леса в Западной тундре совхозные стада топчут много лет кряду и пастбища там плохие. К весне олени худеют, и важенки приносят слабых оленят. Они замерзают в свирепые весенние пурги у границы леса, а в знойную комариную пору погибают от губительных эпидемий.
- Ты представитель дирекции, - вдруг обращается ко мне Ромул. - Пиши распоряжение: ставить табуны на зимовку у Сохатиного Носа!
Ромул сбивает меня с толку: имею ли я право отменять распоряжение директора совхоза? Старое предписание помполита разрешало мне принимать необходимые решения на месте, советуясь с бригадиром, на подотчете которого находились олени, и с ветеринарным врачом перегона. Но теперь мы получили прямое распоряжение директора - вернуть табуны.
- Дьявольщина! Да напиши ему... бумага все терпит! - загремел Костя.
- Ладно, Ромул, напишу распоряжение.
- Ну пиши, - невозмутимо говорит бригадир, закуривая свою обгорелую трубочку.
Чертыхаясь, я вытаскиваю записную книжку и огрызок химического карандаша. Написать распоряжение не успеваю...
Сверху слышится сдавленный крик Пинэтауна. Юноша скрывается за глыбой песчаника.
- Человек! Человек сложил! - пронзительно кричит он.
Молнией взлетаем на вершину. Пинэтаун, опустившись на колени, рассматривает странное сооружение из дикого камня.
Тур?!
Каменные башенки туров мне приходилось видеть на Кавказе, в студенческих альпийских походах. Достигнув трудной вершины, альпинисты выкладывают тур из камней и прячут внутри консервную банку с запиской о восхождении. Каменные туры на вершинах складывают также и топографы при съемке горной местности. Но здесь, в глуши Омолонской тайги, топографы еще не бывали, альпинисты и подавно.
Пинэтаун принимается разбирать башню, и вдруг из камней высовывается зеленое горлышко, закупоренное пробкой. Поспешно разгребая камни, вытаскиваем мутную от пыли бутылку. Сквозь зеленое бутылочное стекло просвечивает свиток бумаги.
- Везет вам на клады, - усмехается Костя. Он вспоминает письмо американского пирата, которое мы нашли летом на уединенном острове Колымской дельты.
Разбиваю бутылку, нетерпеливо разворачиваю бумажку и читаю:
Мария Контемирская вступила на сопку
Поднебесную 10 октября 19... года.
Liberte, Egalite, Fraternite!
Надпись выведена бисерным женским почерком. Год разобрать трудно цифры, выведенные карандашом, стерлись на сгибе шероховатой оберточной бумаги.
- 'Свобода, Равенство, Братство'... - перевожу я.
Удивленно переглядываемся, не понимая, откуда в дебри Омолона, на сопку, не обозначенную на картах, явилась женщина. Женщина, написавшая боевой лозунг Великой французской революции.
Судя по сохранности письма, записку написали в этом году.
- Сегодня 7 декабря, - размышляю вслух. - Следовательно, Мария Контемирская вступила на вершину два месяца назад.
- Контемирская какая-то!.. Да что она, с неба на сопку свалилась? удивляется Костя.
- Непонятная история... Экспедиций здесь не бывало.
Вытряхнув из жестяной коробочки запасные спички, я осторожно вкладываю внутрь бумажку, прячу жестянку в камни и принимаюсь выкладывать разрушенный тур.
- Из фактории, однако, пришла, - спокойно говорит Ромул, махнув кисетом в сторону далекого Сохатиного Носа.
Глава 3. МАРИЯ
Распоряжение Ромулу пишу вечером после совета с пастухами. Мы все собрались в большой брезентовой палатке походного красного уголка. Пастухи часто приходили сюда отдохнуть после трудных смен на рубке оленьей тропы.
В палатке было уютно на ковре из оленьих шкур и тепло от раскаленной печи. Вместо поддувала ребята приладили железную трубку с отверстиями; вдвигая или выдвигая ее, они управляли накалом походного 'центрального отопления'.
Молодые пастухи горячо поддержали решение о зимовке у Сохатиного Носа; поворачивать табуны обратно на Колыму никто не хотел.
Движение оленьих стад к Синему хребту приостанавливалось. После размещения оленей на зимовку у озер Ожерелья (так окрестил Пинэтаун цепочку озер в ложбине исчезнувшей протоки Омолона) я решаю выехать с каюром на усадьбу совхоза и получить у директора согласие на штурм Синего хребта.
Как много неприятностей причинило мне вскоре это самовольное решение!
Ночью, после совета с пастухами, при свете луны и северного сияния, комсомольцы во главе с Пинэтауном прорубают просеку к озерам Ожерелья. Пинэтаун неутомим - почти сутки он усердно рубит лес, отказываясь отдыхать. Ему кажется, что каждый взмах топора приближает счастливую минуту встречи с Нангой.
Зимняя тайга, облитая лунным светом, переливается алмазными блестками, синеватые тени чернят светящийся снег, а снежная пыль, которую мы взметаем, клубится серебристым облаком. Долго прорубаем коридор среди спящей тайги.
И вот, свалив последние деревья, раздвигаем сверкающие снежные заросли тальника и выходим на лунное поле замерзшего озера.
Высоко-высоко над застывшей тайгой вонзаются в темную пропасть неба иглы северного сияния. Потухая и вновь загораясь холодным, наплывающим светом, они сходятся к зениту, в недосягаемой вышине.
Пинэтаун уходит вместе с пастухами отдыхать в стойбище. Мы с Костей остаемся на лунном озере и долго любуемся мерцанием иглистых лучей. Пять лет провел Костя в Заполярье и пять лет не устает любоваться живыми огнями Севера.
Золотой шар луны опускается на вершину сопки Поднебесной. Фирновые снега вершины тускло отсвечивают серебром. Далекий лесистый берег озера тонет во мраке. И вдруг чудится, что из этого мрака летят на озеро горсти рубиновых звезд.
- Искры, искры из трубы! - кричит Костя.
- Жилье? На берегу пустынного озера?
Искры летят низко над снегом, и Костя полагает, что вылетают они из трубы палатки. Не там ли поставил свой шатер лесной наездник, ускользнувший днем на сопки?
- Пойдем в гости? - спрашивает Костя, снимая с плеча карабин.
Противоположный берег озера не далее километра, рискованная ночная прогулка кажется заманчивой, и мы идем по твердому насту к мелькающим вдали огонькам.
Искры то гаснут, то снова вспыхивают во мраке. Наст, сглаженный ветрами, не скрипит. В торбасах наши фигуры, закутанные в меха, ночными призраками скользят по лунному озеру.
Луна прошла вершину сопки и осветила снежный лес на том берегу. Искры гаснут, и теперь мы шагаем к звездному ромбу Ориона, вдыхая чистый морозный воздух. Блистающее созвездие поднимается над лесом, там, где еще недавно мелькали искры.
- Смотри, прорубь.
- И пешня... Рыбаки?
- Видишь, сетку под лед пустили.
Действительно, пешня, лежавшая поперек проруби, обвязана концом обледенелой веревки. В тридцати шагах темнеет вторая прорубь. Рядом лежит колода, захлестнутая мертвой петлей подпуска. Сеть висит под толщей льда в воде между двумя прорубями.
- Недавно вынимали, вода не застыла, - шепчет Костя, оглядываясь на ближний берег.
Сноп искр вырывается из прибрежных тальников, освещая узкий проход, вырубленный среди лозняка.
