Опираясь коротким шестом, наездник удерживает равновесие на плоском седле без стремени. Чукчи, якуты, юкагиры предпочитают зимой пользоваться нартами.
Ромул ощупывает снег в глубоких лунках.
- Мягкий... недавно проехал. Топоры услыхал - в тайгу повернул.
Поведение ламута кажется странным. Он слышал стук топоров на рубке просеки и, несомненно, уловил острый запах дыма нашего стойбища (запах дыма далеко разносится в зимнем лесу и служит верным признаком близкого жилья).
Нарушив неписаный закон тайги, незнакомец не вышел к людям и скрылся в пустынных чащах Омолона.
Глава 2. НАХОДКА
Бригадир прокладывает лыжню по следу верхового оленя. Ямок от посоха в снегу уже нет: наездник больше не пользуется таяхом. Кажется, что тропим след громадного дикого оленя.
Ламутские верховые олени, выведенные лесными охотниками многовековым отбором, гораздо крупнее тундровых учагов и славятся своим ростом. Но верховой олень, оставивший печать на снежной целине, отличается необыкновенной величиной.
Следы круто уходят влево и скрываются за валом бурелома. Пинэтаун сбрасывает на руку карабин и спускает затвор с предохранителя. Ромул останавливается и внимательно осматривает притихшую тайгу.
Неспокойно на душе и у меня. В заснеженной чаще завала чудятся всевидящие зоркие глаза лесного наездника.
'Кто он? Куда несет олень одинокого путника?'
Ромул, пошарив за пазухой, неторопливо вытаскивает кисет и обгорелую трубку.
- На сопки ламут поехал... - негромко говорит он, закуривая. В холодном воздухе синий дымок из трубки свивается в мелкие кольца.
Долго тропим след верхового оленя и наконец выходим на плоскую вершину таежного увала. Лиственничная тайга редеет. Прямые, как мачты, стволы образуют просветленный бор. В этих светлых лесных чертогах грудь дышит легко и свободно.
Ромул поспешно опускается на колени и быстро разгребает снег. Нетерпеливо всматриваемся в снежную яму - снег неглубокий.
Вот так диво: пышный ковер великолепных ягельников устилает землю.
Коричневые скулы Ромула блестят мелкими капельками пота. Пинэтаун срывает пухлую подушку ягельников. Беловатые их стебельки разветвляются, точно крошечные оленьи рога, образуя пушистые головки.
- Альпийская лишайница!
Живое серебро Омолонской тайги! Не здесь ли начинаются бесконечные поля нетронутых оленьих пастбищ, которые мы искали, прорубаясь сквозь чащу?
Дорогой ценой далась эта победа - сколько препятствий осталось позади, сколько усилий пришлось положить, сколько бессонных ночей прошло наедине с тревожными думами!..
Обсыпанные снегом, молчаливо стоим на пороге ягельного эльдорадо. Ковер девственных пастбищ расстилается всего в нескольких километрах от замерзшего озера, где томятся три тысячи голодных оленей. Бурная радость рвется наружу.
Но Ромул невозмутимо прокладывает ровную лыжню дальше, среди молчаливых лиственниц. Через час лиственничный бор уступает место редколесью - вступаем на склоны сопки. Редколесье незаметно переходит в криволесье - стволы деревьев вокруг скручены штопором, а мохнатые ветви повернуты в одну сторону, точно флаги по ветру.
Оканчивается и криволесье, тайга остается внизу. Причудливые снежные фигуры разбредаются у границы леса: плотные шапки снега накрыли карликовые деревья, и ветер прихотливо обточил снежные кулиги.
Выше, на крутом безлесном склоне, тускло отсвечивает снег, утрамбованный ветрами. На обледенелом панцире копыта верхового оленя не оставили отпечатков. Лесной наездник вышел на сопку, скрывая свой след.
Ромул вяжет лыжи чаутом и оставляет у последней снежной кулиги. Даже торбаса, подшитые мохнатыми оленьими щетками, скользят по фирновому снегу. Приходится вырубать топором ступеньки. Вытянувшись в цепочку, словно альпинисты, штурмуем конус вершины.
На лысой макушке обледенелой сопки ветер сдул снег и обнажил фантастическое нагромождение плит, разрисованных пестрыми наскальными лишайниками. В трещинах между глыбами лежат пружинистые подушки черных, словно обугленных лишайников.
Пинэтаун взбирается на массивную плиту песчаника. Она косо лежит на груде треснувших глыб, образуя последнюю грань вершины.
- Синий хребет... Синий хребет!
Голос юноши дрожит, срывается. Пинэтаун опускается на холодный камень, смахивая рукавицей непрошеные слезы.
Карабкаемся на вершину. Далеко-далеко на горизонте сквозь фиолетовую синь неба едва просвечивают острые пики и громады столовых гор, словно вырезанные из голубого мрамора.
Хребет простирается во всю ширь южного горизонта, тремя уступами спускаясь на запад, к серебристым куполам Юкагирского плоскогорья.
Скинув шапки, в торжественном молчании вглядываемся в расплывчатые контуры таинственного хребта. Разве можно описать волнение, охватывающее человека при виде никому не известной земли? Множество мыслей теснится в голове, радостно бьется сердце, и кажется, что орлиные крылья несут тебя к неведомым вершинам.
Вытаскиваю из полевой сумки буссоль, снятую с 'Витязя', поднимаю прицельные рамки и беру засечки причудливых пиков. Рука дрожит, - пожалуй, впервые исследователь пеленгует эти безымянные вершины.
- Вступить и умереть!.. - вдруг решительно говорит Костя.
Он хорошо выражает общее настроение. Как хотелось нам достигнуть этой дальней цели!
Блестящими от слез глазами Пинэтаун смотрит на заветные вершины. Где-то в этих горах томится в неволе маленькая Нанга. Ждет ли она избавления или потеряла последнюю надежду? Может быть, и там льются сейчас невидимые слезы?
Стараясь не мешать юноше, рассматриваем величественный кругозор Омолонской тайги. С птичьего полета ясно видна неглубокая ложбина древней исчезнувшей протоки Омолона. Цепь замерзших озер лежит в этой ложбине. Изгибаясь громадной дугой, потяжина с озерами упирается в далекий мыс. Точно нос корабля, он врезается в замерзшее русло Омолона.
- Сохатиный Нос! - Ромул указывает на заснеженные скалы.
Действительно, очертания каменного мыса напоминают силуэт головы лося. Туловище образуют две сопки с волнистыми сглаженными вершинами. Кажется, что гигантский каменный зверь улегся среди тайги и, вытянув чудовищную морду, жадно сосет воду из Омолона.
Отправляясь в поход на Омолон, мы слышали о Сохатином Носе. Колымчане уверяли, что у подножия этого мыса приютилась последняя, самая дальняя фактория Чукотторга. На всякий случай я получил в совхозе телеграфное указание с Чукотки о снабжении из этой фактории и надеялся пополнить у Сохатиного Носа запас продовольствия для пастухов. Ведь дальше на пути к Синему хребту не было ни единой живой души.
Далеко внизу, вокруг замерзших озер, теснятся высокоствольные мачтовые лиственницы.
- Лиственничный бор! Смотри, Костя, вот где раздолье оленям! На Колыме не сыщешь таких зимовок.
- Место для зимовки отменное, - соглашается Костя. - По озерам маршрут проложим, олени в ягельных борах жирок к отелу нагуляют, стойбища будем у озер ставить. Вода близко, и рыбачить в прорубях можно.
Лесистая местность, расстилающаяся перед нами, как будто создана для зимнего выпаса оленьих стад. Но Ромул молчит, он словно не слышит наших слов и разглядывает дальние вершины.
- Послушай, Ромул, - не вытерпел я, - давай поставим здесь табун на зимовку, а директору напишем, что
