вертикально в сияющее ледяное небо, а стлались, сизые тени их ползли по белизне крыш, по свежим сугробам. Стволы орудий плотно обросли инеем, поседели. Возле орудий ходил часовой, из-за поднятого воротника тулупа, из густого инея вырывался пар. Было двадцать градусов ниже нуля.
Капитан, щурясь, смотрел на белые до рези в глазах сугробы, на пар дыхания, тающий над головой часового, на слепящее косматое солнце и чувствовал, как голову медленно обволакивает теплая глухота сна. Капитан потер выступившую щетину на щеках, вызвал дежурного.
- Объявите батарее отбой! Преподаватель тактики в училище?
- Никак нет, еще не приходил.
- Батарею поднимать только по моему приказу. Шинели - в сушилку.
Капитан поднялся на третий этаж, к командиру дивизиона.
Положив жилистые руки на подлокотники кресла, Градусов читал какую-то бумагу. Он был в очках, китель расстегнут на верхнюю пуговицу - это придавало ему домашний вид. Увидев капитана, майор застегнул пуговицу, снял очки и сунул их в футляр. Он стеснялся своей старческой дальнозоркости.
- Садитесь, - указал на кресло, и губы его чуть поползли, готовясь к улыбке. - Слушаю вас.
- Я хотел поговорить с вами, товарищ майор, - начал капитан. - Думаю, что занятия по тактике первого взвода...
- Знаю, знаю, - перебил Градусов, и скупая улыбка осветила крепкое его лицо. - Люди вымотались на заносах, так? Вот тоже просматриваю расписание.
Белки его глаз были красноваты после бессонной ночи: час назад он вернулся в училище, усталость чувствовалась в том, как он сидел, в его взгляде, в движениях его крупного тела, его рук.
Он снова улыбнулся, размышляюще побарабанил пальцами по столу.
- Все это верно, люди устали, - повторил он, мягко глядя на капитана. Курите! - Придвинул раскрытый портсигар, взял папиросу, но не закурил, помял ее и аккуратно положил на прежнее место, шумно вздохнул и продолжал ровным голосом: - Но меня вот какой вопрос интересует, капитан. Что подумают сами курсанты, когда поймут, из-за чего мы отменили занятия в поле? Положим, вот вы - строевой офицер, ваши люди всю ночь копали орудийные позиции, устали, а утром вступать в бой. Как вы поступите? Курите, курите... Не обращайте на меня внимания. Я ведь мало курю. - Он потер ладонью грудь.
'Старик думает и выигрывает время. У него еще нет решения', - подумал Мельниченко.
- Товарищ майор, все, что было на фронте, переносить в училище рискованно, - заговорил он и, кивнув, отодвинул портсигар. - Спасибо, я только что курил. Вы же не будете устраивать артиллерийский налет боевыми снарядами, чтобы научить людей быстрей окапываться или лежать часами в снегу. Я говорю о простом. Люди вымокли, вымотались на заносах, и занятия в поле не принесут нужной пользы. Отдых, хотя бы короткий, - вот что нужно.
Градусов с ласковой снисходительностью развел руки над столом.
- В данную минуту вы рассуждаете, простите, не как военный человек. Существует, голубчик, великое правило: 'Тяжело в ученье, легко в бою'. Золотое, проверенное жизнью правило. Н-да! Не для парада ведь людей готовим, голубчик. И вы-то должны это знать прекрасно!
- Есть разница между необходимостью и возможностью, - проговорил Мельниченко и поднялся. - Какое ваше решение, товарищ майор?
Градусов опять побарабанил пальцами по столу.
- Да, капитан, есть разница! Вчера первый взвод прекрасно показал себя: в самую тяжкую минуту этот... из студентов, Полукаров... бросил товарищей, ушел греться, трудно ему стало! Были и у меня такие, как Полукаров, в тяжкие минуты не жалел, не щадил, а потом с фронта письма присылали, благодарили! Никого по головке не гладил, а в каждом письме после первых слов - 'спасибо'. Именно спасибо!
Опершись, Градусов с кряхтеньем встал из-за стола.
Был он плотен, широк, с короткой сильной шеей - о таких говорят: 'крепко сшит', - и если бы не живот, слегка оттопыривающий отлично сшитый китель, фигуру его можно было бы назвать красивой той немолодой красотой, которая отличает пожилых военных.
- Мы должны приучать людей, капитан, к строгому выполнению приказа. Занятия - это то же выполнение приказа. Вот так, товарищ капитан! - Он отогнул рукав кителя, взглянул на часы, игрушечно маленькие на его широком запястье, покрытом золотистыми волосами. - Ровно через час поднимите взвод! Без всяких колебаний! Кстати, я сам буду на занятиях. Вы свободны.
Взвод был построен на бугре, в двух километрах от города, где начиналась степь - по ней волнами ходила поземка, вокруг шелестел снег, завиваясь вихорьками.
У преподавателя тактики, полковника Копылова, на морозе заметно индевели стекла очков.
Курсанты - с катушками связи, буссолями, стереотрубой, лопатами стояли, переминались в строю; непросохшие шинели влажно топорщились; лица заспаны, бледны, помяты; иногда кто-нибудь, сдерживая судорогу зевоты, кусая губы, глядел в синее пустынное небо, вздрагивал; у иных на лицах выражалось рассеянное любопытство к усталости своих мускулов: курсанты поднимали плечи, сжимали в кулак и разжимали пальцы. На левом фланге у Вити Зимина то и дело клонилась голова, и когда Копылов сказал: 'Наша пехота прошла первые рубежи', - Зимин, клюнув остреньким носом, будто в знак согласия, встрепенулся и, широко раскрыв глаза, глянул на полковника Копылова недоуменно.
Из блистающих под солнцем далей донесся гудок паровоза. Послышались голоса:
- А танкисты далеко уже...
- Я что-то никак не согреюсь. Шинель - кол!..
- Люблю занятия в поле в этакую благодать! Особенно, когда шинелишка сухая. Веселее как-то...
Засмеялись.
В задних рядах курсанты топали ногами, терли уши.
- Закаляют нас.
- Товарищи курсанты, разговоры прекратить!
Лейтенант Чернецов, дыша паром, опустил глаза.
В снежной дали, над застывшей до горизонта морозной степью, возник, пополз лиловый дымок паровоза. Все смотрели в ту сторону.
- Товарищи, товарищи, прошу внимания! - Копылов снял очки, покашлял, подул на стекла.
С нахмуренным, малиновым от холода лицом Градусов подошел к строю, сурово, цепким взглядом провел по взводу.
- Товарищи курсанты, надо слушать преподавателя, а не глядеть по сторонам!
'Хмурьтесь, майор, хмурьтесь сколько угодно, - думал Мельниченко. - Но вряд ли ваши команды сейчас помогут'. Это равнодушное внимание передних рядов и эти невеселые остроты левофланговых безошибочно показывали: курсанты понимают, что сегодняшнее занятие по тактике - не занятие, нужно попросту два часа в мокрых шинелях пробыть в поле на морозе, ибо офицеры выполняют расписание.
Но так или иначе приказ идти в поле был отдан, и теперь его не отменишь.
- Дмитрий Иванович, можно вас на минуточку? - вполголоса позвал Мельниченко преподавателя тактики.
Копылов, немолодой худощавый полковник с аккуратно подстриженной бородкой, все дул на очки; посиневшие его губы скованно округливались, бородка сплошь побелела от инея.
- Вы меня, Василий Николаевич? - спросил он, подняв острые плечи. - Да, да, слушаю...
Капитан, подойдя, проговорил негромко:
- Дмитрий Иванович, пусть это вас не обидит, разрешите мне провести практическую часть занятий. Именно практическую. Ужасно замерз, и курсанты замерзли...
Полковник Копылов взглянул смущенно.
- Это любопытно. Следовательно, я вам уступаю урок тактики?
Он вынул платок, махнул им по стеклам очков, кашлянул в бородку, пар окутал ее, как дымом.
- Н-да, - проговорил он шепотом, - кажется, сегодня не совсем получается... Занятия-то можно было того, перенести, что ли. Нехорошо как-то...
Глядя на озябшие пальцы Копылова, протиравшие очки, капитан сказал:
- Поздно, добрый вы человек.
- Нет, я не возражаю, пожалуйста, Василий Николаевич; право! - поспешно заговорил Копылов. И, обращаясь к взводу, добавил тотчас: - Товарищи курсанты, вторую часть занятий проведет командир
