- Но никто не уживается с рыбкой.
- Ты видишь только мрачную сторону.
- Я на стороне мальчика. - Он разлил остатки вина в бокалы. - Ну, а теперь куда?
- Мой друг Этьен сказал мне, что от Ситии час езды. Это на восточном побережье острова, место называется Ви.
- Этьен?
- Да, архитектор из Брюсселя. Он скупает там землю, хочет устроить курорт.
- Забавное это слово, 'курорт'.
В Ви была всего одна улица с кучкой тихих беленьких домиков. Повернув на север, они съехали на колею, оставленную телегой, по машине зашуршал чертополох. Домик располагался в поросшей кустарником долине, переходившей на востоке в пляж, окаймленный пальмами и ограниченный с боков обвалившимися утесами. Волны с шумом разбивались о покатую гладь песка.
Домик состоял из одной комнаты с дверью и двумя узкими окнами в тоненьких стенах. В комнате были умывальник, кровать, стол и печка с кисловато пахнувшей золой. Она обняла его. 'Убежище!'
Огонь из пальмовых листьев и колючек согревал хижину чисто символически - стены оставались сырыми. Восточный ветер хлопал дверью, висевшей на ремнях, свистел сквозь солому, хлестал пальмы и кидался на волны, с грохотом обрушивая их на берег.
- Пусть это не кончается никогда, никогда, никогда! - Она уютно устроилась под ним, серебряная цепочка с бриллиантовым сердечком сбилась на ее шее.
'Хоть раз, - подумал он, - хоть бы раз ничего не висело надо мной ни в душе, ни извне'. Он взъерошил ее волосы. Они были такими мягкими, шелковистыми, что он даже усомнился, настоящие ли они. Он дернул.
- Ой!
Он не мог насмотреться в ее глаза - лазурно-зеленые озера, темные и прозрачные в полумраке, спокойные и ищущие, широко раскрытые и неморгающие. Он почувствовал, как их бедра соединились в единое целое, плоть не разъединяла их, а напротив, помогала слиянию, вытянулся, прижавшись к ней так плотно, как только мог, соприкасаясь с ней каждой частичкой своего тела, словно желая вывернуться наизнанку в стремлении укрыть, полностью окутать ее.
Кожа ее ноги была упругой и атласной, подняв ее, он скользнул в промежность, чувствуя ее раскрытые губы, влажные и полные желания. Слегка изогнувшись, она прижалась к нему своим пушистым бугорком. Он вжался в нее - она, вздрогнув, немного отпрянула.
- Ты слишком большой, - прошептала она. Она провела ногой по его бедру; он ощущал упругость ее груди.
- В тебе так тесно, так приятно. - Он неглубоко погрузился в нее, делая вращательные движения и время от времени выскальзывая, чтобы ласкать мягкую припухлость над ложбинкой. Приподняв талию, она резко уперлась своим лобком в его, впившись в его рот своими губами и лаская его языком.
Он перевернул ее на спину - ее другая нога обвила его - и проник в нее, раскрывавшуюся навстречу ему все больше и больше. Он почувствовал, как словно проваливается в нее, ощущая на себе скольжение ее губ.
- Ты внутри такая горячая.
- Это из-за тебя.
Она задрожала, прижимаясь к нему всем телом, а он входил в нее все глубже, и ему казалось это бесконечностью. Он сделал обратное движение, слегка приподнявшись, она не отпускала и вновь увлекала его в себя. И они закружились в водовороте, летя сквозь жгучую радость к мягкой тишине, похожей на залитый теплым солнцем цветущий луг.
Очнувшись, он почувствовал ее рядом, ощущая своим телом ее плечи, бедра, ноги. На мочке ее уха возле жемчужинки блестела капелька пота. Она потерлась об него.
- Мне нравится твое тело. Такое мускулистое и стройное. Мягкая сталь.
Слова, мысли и прекрасные чувства, словно хоровод, кружились в нем: 'Как два диких существа, мы наткнулись друг на друга, испытав при этом доверие, а не страх'. Он думал о смерти с умиротворением, почти дружелюбно.
Он гладил изгиб ее бедер, зарывался в локоны ее волос, нежно, словно она могла переломиться, целовал ее шею, спускался к груди, такой полной и упругой и одновременно такой нежной и чувствительной к его губам. Она приподнялась на локте, откинула назад волосы, грудь слегка подпрыгнула при этом. Он вновь ощутил сильный прилив желания, наклонившись и поцеловав ее живот, провел языком между ее ног. Она приподняла его голову.
- Ты собираешься затрахать меня до смерти.
- Это наоборот бессмертие. Она сонно поцеловала его.
- Это прекрасно.
- Это самое прекрасное в жизни, потому что это продолжает ее.
- Мне все равно, мне просто это нравится.
- Даже без размножения это самое прекрасное, потому что дает духовное продолжение, это...
Она провела языком по его груди, животу, взяла губами его пенис, и он оказался у нее во рту так глубоко, что почти касался горла, кончики ее пальцев нежно дотрагивались до него. Его рука скользнула вниз, но она, отстранив ее, поднялась на колени между его ног, ее волосы свисали ему на талию, ее губы скользили вверх-вниз, ее язык обволакивал его, он чувствовал прикосновение ее зубов, она слегка покусывала его, увлекая его к разливу, к жгучей радости, оставившей его тело ноющим и обессиленным.
Она легла рядом с ним, целуя его шею.
- Я хочу рассказать тебе все, но нет времени. И никогда не будет.
- Мы сделаем так, что будет.
- Нет, мы не сможем. Это дозволено только богам.
Перед закатом ветер стих. Коэн спустился по протоптанной тропинке на берег. Земля здесь была усеяна следами коз и их испражнениями. На пляже под ногами хрустели стебли пальм, а их кроны раскинулись над головой, словно зеленые солнца на фоне холодного неба. Песок был еще теплым; он сел у подернутой рябью дюны, чувствуя необъяснимую потерянность. Нахлынувшая белой пеной вода почти достала до его ног. Разувшись и сняв носки, он смотрел, как она струилась между пальцев.
'Сколько же раз каждый день я пытался понять все, что произошло? Одна смерть за другой, бомба, этот австралиец со шкуркой лемура и мотоциклом все это какая-то бессмыслица. И она тоже не может это понять. Но хоть верит'. Песок струился между пальцев.
Со склона донесся стук камней. На тропинке, брякая колокольчиком, появилась коза, за ней - другие, позади прыгали козлята, они начали копаться своими носами в сухих пальмовых листьях на берегу.
Тыкая впереди себя сучковатой палкой, по тропке спускался седовласый старик в свободной накидке из козьей шкуры. У него были костлявые ноги с тощими икрами. Не говоря ни слова, он пошел по берегу и, сев на корточки рядом с Коэном, устремил свой взор на море. Легкий ветер шевелил, пучки его пожелтевшей бороды.
- Vroxi. - Он показал на небо.
Коэн непонимающе пожал плечами.
Пастух удивленно-насмешливо посмотрел на него, как будто Коэн не понял простой шутки. Он извлек из своей шкуры-накидки завернутый в тряпку кусок хлеба и, отломив ломоть, предложил Коэну. Крошащийся хлеб отдавал содой. Он отщипнул также и немного козьего сыра, сухого, с привкусом оливок.
- Tedesco? - спросил он.
Коэн покачал головой.
Пастух, улыбнувшись, обнажил обломки прокуренных зубов.
- Bambino, Benghazi. - Он показал на себя, потом вытянул руку на уровне пояса. Кивком головы он указал на Коэна. - Americano, bene?
Коэн покачал головой. Пастух пожал плечом. По металлически-серому с белой каймой небу плыло похожее на акулу облако. Пощипывая траву, козы стали забираться на северные утесы. Уперевшись палкой в песок, пастух поднялся. Желтые ногти на ногах торчали из его веревочных сандалий, как когти.
- La pioggia, stasera, - сказал он и засеменил за козами, подняв палку на плечо.
