- Я приехал из Марокко.
- Ah, vraiment? - Полковник как-то немного осел на своем стуле. Фашистская страна. Король и еще несколько человек ездят на 'мерседесах'. А миллионы голодают. Скоро мы будем воевать. Vraiment. - Он выпрямился. Так, значит, ты едешь из Марокко?
- Vraiment. А какая разница? - Коэн почувствовал, как внутри у него все сжалось; вино обожгло горло.
- Граница закрыта. Normalement, ее невозможно перейти. - Пальцы полковника поигрывали по стакану. - Так где же ты перешел границу?
Коэн зевнул, прикрывая рот.
- Не помню. Какой-то маленький сонный городишко.
- Ага. Разве мы похожи на страну сонных городишек? Это, должно быть, Таурирт, Надор или Сиди- Бель-Аббес?
- Не могу вспомнить. Может, Надор.
- Друг мой. - Черные глаза полковника сверкнули из-под густых бровей. - Надор находится в Марокко, в сотне километров от нашей границы.
- Наверное, я так и шел.
- Значит, ты шел с юга? Но ты не слишком загорел в Хамаде - в пустыне.
Коэн пожал плечами. Между столом и солдатами, стоявшими у стойки бара, было футов двадцать; до тех четырех, расположившихся у двери, - еще футов десять. 'Задняя дверь исключается. Не убежать. Кончено, Пол. Ты остаешься один'.
- Так тебе понравилось в Надоре? Как пустыня? - Лицо полковника с аристократическими чертами было бронзовым от экваториального солнца, у него был узкий нос с морщинкой на переносице, подвижный, изящно очерченный рот выглядел почти дружелюбно.
- Да.
Полковник грустно покачал головой.
- Надор - на побережье, неподалеку от испанской колонии Мелилла. И не надо переходить никакую Хамаду. - Он тяжело вздохнул. - Так что мне придется посмотреть твой паспорт.
- Почему? - Коэн подался вперед. - Что вы морочите мне голову. Я гость в вашей стране, не умею читать по-арабски. Merde de Dieu - для меня все названия похожи одно на другое!
- По визе в паспорте мы узнаем название твоей сонной деревушки.
- Я получал визу во Франции!
- Но там наверняка должен стоять штамп твоего сонного городка!
- Он у моих друзей дома, вместе с моими вещами. Это они привезли меня сюда в 'пежо' из Марокко.
Приподняв брови, полковник понимающе кивнул и, допив свой стакан, встал.
- Тебе взять? Это чай.
Коэн покачал головой и, отодвинув тарелку, сунул Noces за пазуху. Поговорив о чем-то с солдатами у стойки бара, полковник вернулся со стаканом.
- Нам надо поговорить.
- Но мне пора идти.
- Я расскажу тебе одну интересную историю, - сказал полковник, подняв вверх палец и подвигаясь ближе к столу. - Лет двадцать назад, когда началась наша революция, я учился в Алжире, намеревался изучить культуру и языки разных народов. Я был твердо уверен, что человечество - единое целое. Наши различия... лишь в непонимании. - Он поискал в нагрудном кармане сигарету. - На каникулы я вернулся в Гхардайю. Но не нашел там ни своего дома, ни семьи. Так же как и соседей. - Посмотрев на спичку в руке, он бросил ее на пол и затоптал ногой. - Французские бомбы. Некого было хоронить. Я вступил в Маки. - Он махнул рукой, разгоняя дым. - С тех пор я - солдат.
- Значит, гибель вашей семьи сделала из вас убийцу?
- Я не убиваю ни женщин, ни детей, ни их семьи. Только мужчин, других убийц с оружием.
- Зачем вы все это мне рассказываете?
- Теперь о другой стране, о 'великой' стране, такой, как Франция, которая сбрасывает бомбы на женщин и детей - в Азии, например, - а еще они охотятся за такими, как ты. Они не объясняют почему, и мне любопытно знать: ты что, тоже солдат в своем роде?
Коэн засмеялся.
- За мной, слава Богу, никто не охотится. Я просто путешествую и вряд ли похож на солдата.
- Как хорошо. Это намного безопаснее. - Полковник сморщил свой орлиный нос. - А скажи мне, что такого мог сделать молодой американец, что его страна преследует его? С такой необычайной ожесточенностью и настойчивостью.
- Откуда мне знать, раз я не американец. Возможно, он совершил какое-то преступление.
- Да, ты же ирландец, так ведь? - сощурив глаза от дыма, полковник докурил сигарету и бросил ее в стакан с остатками чая. - Кеннеди ведь тоже был ирландцем. Его до сих пор любят в Алжире. - Он надел свою фуражку. Когда алжирская революция начала побеждать, французы закричали о помощи, взывая к американцам. Страшное было время! Да, мы побеждали, но все умирали. А те, кто остался в живых, потеряли братьев или сестер. Погибло больше миллиона молодых; vraiment мы бы не смогли дольше воевать. И вот тогда Кеннеди сказал французам 'нет' - Алжир должен быть свободным! Как часто я потом думал... А, mon ami?
- О чем?
- Кто они и почему убили его.
- Я до сих пор не понимаю.
- Я так и думал. Во многих странах Европы, Латинской Америки, Африки те, кто работает в разведке, поговаривают, что он был убит вашим ЦРУ.
- В Ирландии нет ЦРУ.
- Верно. Но тем не менее люди из того же ЦРУ теперь охотятся за неким Сэмюэлем Коэном - наполовину евреем, рожденным в Ирландии, - и утверждают, что в последний раз его, прибывшего в Алжир на корабле, видели неподалеку от Типасы.
Коэн подавил зевок.
- Все это очень интересно, но я должен идти.
- Подожди, есть еще кое-что. Я возьму чай. - Полковник отнес свой стакан к стойке бара и, улыбаясь чему-то, задержался в толпе своих солдат. Только теперь Коэн расслышал окружавшие его звуки: смешки солдат, гнусавое завывание арабской музыки из автомата, стук бильярдных шаров. 'К чему вся эта игра? Пора заканчивать. Зачем ждать, пока я сломаюсь или побегу? Чтобы солдаты пристрелили меня?'
- К чему весь этот разговор? - спросил Коэн, когда полковник вернулся.
- Que c'est complique, la vie! Да так! Смерть Кеннеди и его брата, казалось бы, ушли в прошлое. Но это все еще продолжает оставаться трагедией для людей во всем мире. С тех пор ваша страна скатывается в пропасть, становится врагом мира и справедливости, врагом свободы и эволюции. А эволюция, mon ami, это - жизнь! - Полковник снова закурил. - Сколько детей убила Америка во Вьетнаме? Сотни тысяч? Миллион? Как много малышей было убито французами во время нашей революции... Ты знаешь, друг мой, что больше умирает детей, чем мужчин? - Пепел сигареты упал на край стола, полковник собрал его в ладонь и высыпал в пепельницу. - Вот почему я не верю в Бога - никакой Бог не позволил бы случиться тому, что мне довелось увидеть.
С наступлением позднего вечера в баре стихло; за мутными окнами клочья тумана, похожие на призраки, сливаясь воедино, рассеивались по улице.
- Было бы гораздо лучше, - сказал полковник, - если бы вместо меня выжил хотя бы один ребенок. После нашей победы я обнаружил, что все потерял. С тех пор я никогда не хотел иметь детей - чтобы не ждать, пока на них посыпятся бомбы.
- Бомбы?
- Вы, американцы, великие и могучие, уверены, что будете смеяться последними. Но ты понимаешь, mon vieux, что когда-нибудь упадет последняя бомба, самая последняя? Интересно, чьей она будет, русской или вашей?
