- Я ирландец.
- Конечно, совсем забыл; мысли разбредаются. Да, те времена уже прошли, но вот я остаюсь один - и все всплывает перед глазами. Иногда я возвращаюсь в Гхардайю - этого не следует делать, но тем не менее - и вижу, что те годы и вовсе никуда не уходили. Они все еще здесь. Во мне, внутри! Он резким движением потушил сигарету. - Mon ami, время - это фикция. Улыбаясь, он подался вперед. - Так почему же американцы преследуют тебя?
Коэн оглянулся по сторонам. Он вдруг почувствовал себя бездомным не только потому, что сидел в этом грязном чужом портовом баре с резкой арабской речью, завывающей музыкой, с незнакомыми запахами военной формы, мяты, кефты, пота, морского тумана и грязи, с грубыми солдатами и коварно-дружелюбным полковником. Бездомным не только потому, что был в Оране - городе La Peste, или в Алжире, где христиане, изначально преследуя мусульман, затем сами бежали от них. И не только потому, что находился на засушливом, ласкаемом морем и терзаемом пустыней краю Африки вдали от страны, некогда любимой им и теперь охотившейся за ним. 'Нет, - понял он, я чувствую себя бездомным среди людей - чужим и одиноким'. Он улыбнулся полковнику.
- Очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоитесь обо мне. Если бы я был тем самым человеком, я бы мог предположить, что они охотятся за мной, потому что я, сам того не желая, стал невольным участником их секретной операции против народа другой страны и они убили всех моих друзей. Но я турист, путешественник, etranger, и единственное, что я хочу, это спокойно проехать через вашу страну.
- Но ты, mon ami, etranger и слишком здесь заметен. Почему бы тебе не поехать куда-нибудь в другое место, где говорят на знакомом тебе языке и где ты не будешь выделяться?
- Я бы подумал, что там они тоже будут охотиться за мной, и еще настойчивее.
- Где ты остановишься сегодня?
- В гостинице.
Полковник посмотрел на часы.
- Дело к полуночи. Гостиницы закрыты. - Сняв фуражку, он теребил ее пальцами. - Ты - гость в моей стране, и я приглашаю тебя в дом своего дяди.
- Спасибо за любезность. Однако - нет.
- Vraiment, это было бы безопаснее. Если ты будешь шататься по улицам, тебя могут принять за того американца. Ваше ЦРУ широко пользуется услугами наших преступных элементов - торговцев наркотиками, проституток и тому подобных, - кажется, они называют это 'взаимодействие с частным предпринимательством'. - Полковник со стуком поставил стакан. - Поскольку ты похож на этого... как его... Сэма Коэна, тебе бы лучше им не показываться. - Он встал. - Ирландцы - отличные солдаты. 'Дикие гуси', вас так называли? Ты окажешь честь моему дяде, если остановишься в его доме.
Коэн тоже поднялся, колено пронзила боль.
- Благодарю вас. Я с удовольствием переночую у вас на полу.
Полковник усмехнулся.
- Мусульмане с гостями так не обращаются. - Он ненадолго задержался с солдатами, затем, открыв дверь, пропустил Коэна вперед. На лицах солдат, сгрудившихся у стойки бара, промелькнула улыбка.
Они шли по мокрым извилистым улицам к центру города. Машин не было, по пути им попалось всего несколько прохожих. Был слышен только скрип ботинок полковника.
- Когда я ночью хожу по этим улицам, в воспоминаниях вновь оживают сирены, пули, пластиковые бомбы. Я вновь вижу трупы, кровавые дыры в стенах. Вот здесь, - рукой он показал на угол улицы, где в темноте поблескивали мокрые от тумана булыжники со скопившимися между ними грязью, черными гнилыми банановыми очистками, козьим пометом, обрывками пластика и песком, - здесь погиб мой самый близкий друг. Он был экономистом, в двадцать два года знал пять языков. Он был калекой и мог передвигаться только на костылях. За неделю до того, как все кончилось, французы поставили его к стене и застрелили. В конце они расстреливали всех, всех подряд. Сколько бы раз я ни проходил мимо этого угла, я всегда искал его и спрашивал себя: за что, за что, за что? Может, ты знаешь, за что?
Это место, видимо, служило туалетом мужчинам и собакам, белая стена была рябой от дыр и напоминала застывшую лаву. В самом центре на уровне груди бетон был похож на изгрызенный крысами хлеб.
- Она выдержала тысячи пуль. Где кровь всех тех юношей, кто умер у этой стены? Где то, ради чего она была пролита?
- Революционеры так не говорят.
- А я никогда не был революционером. Я воевал, потому что французы убили мою семью и миллион моих соотечественников. Но я верю в революцию.
- Я тоже.
Полковник приостановился.
- Да?
- Мир делится на тех немногих, кто сыт, и на многих, кто голодает. И эти немногие не откажутся от своих стремлений ради того, чтобы поделиться с голодными. Поскольку правительства демократов падки на деньги, они легко становятся не чем иным, как средством защиты богатых от бедных.
- Ты имеешь в виду Америку?
- В данный момент, да. Но и не только ее. В России, несомненно, то же самое.
- Конечно. - Развернувшись, полковник пошел дальше. - Как война все упрощает! Жизнь или смерть. - Полковник тяжело вздохнул. - Потом эта простота легко утрачивается. Слова теряют смысл.
- Я не верю словам.
Они свернули в темную немощеную улочку, в конце которой тускло светился подъезд высокого бетонного здания. Двери лифта были открыты, внутри пахло мочой.
- Моего дяди нет, - сказал полковник, - он уехал в Константин.
Квартира была большая, хорошо обставленная во французском колониальном стиле, с арабскими коврами. К аромату благовоний примешивался легкий запах требовавших ремонта канализационных труб. За окнами в капельках тумана мерцал ночной город.
- Я не знаю твоего имени.
- Джо.
- Пойдем, Джо, выпьем с тобой по стаканчику вина. - Когда они сели за маленький, покрытый пятнами столик в тесной кухне, он схватил Коэна за руку. - Я бы что угодно сделал ради мира.
При свете загаженной мухами кухонной лампочки Коэн обратил внимание на мутноватые глаза, черную щетину, неприятный запах изо рта, пожелтевшую нижнюю рубашку с выбивавшимися из-под ворота завитками волос.
- Мир - это ведь только слово, - сказал он, - оно ничего не значит само по себе.
Полковник, снова закурив, соскреб с губы прилипший табак.
- Еще мальчиком я как-то вечером учил французский, лежа перед камином. Моя мать что-то вязала, отец чинил седло для осла, а трое моих младших братьев играли возле меня. Вдруг мое внимание привлекла одна из страниц словаря. Там были разные слова: ложка, зеркало, дерево, и среди них было слово mort, как будто смерть была чем-то обыденным, вроде зеркала или ложки, и не более того. - Он выпустил дым вверх, стараясь не попасть Коэну в лицо. - Вот тогда-то я и понял, что значение в любом языке имеют только два слова: жизнь и смерть.
Он убрал вино и сполоснул в раковине стаканы. Затем проводил Коэна в комнату с плюшевыми занавесками и двуспальной кроватью, покрытой бархатным одеялом, и, тяжело ступая, вышел в коридор.
Отодвинув занавеску, Коэн посмотрел в окно на тихий город. По дороге в тускло падавшем свете фонаря прошел нищий с джутовым мешком через плечо. За ним вдоль бордюра в сточную канаву прошмыгнула крыса. Издалека донесся гудок парохода.
Дверь распахнулась. В длинной пожелтевшей нижней рубахе вошел полковник. Пройдя через комнату, он забрался в кровать. Стоявший в противоположном углу Коэн направился к двери.
- Я, так понимаю, сплю не здесь, - сказал он.
- Здесь, со мной. Ты что, боишься?
- Это не в моем духе. - Коэн почувствовал, как его лицо вспыхнуло от гнева. С ярко-красной подушки в
