ваш приятель посылает меня ко всем чертям.
- Может, туда тебе и дорога!
- Я буду жаловаться на вас в Страсбурге.
- Давай-давай, couillon!
Отвернувшись, чтобы скрыть, улыбку, Коэв направился к платформе на Страсбург. В книжном киоске на вокзале он купил 'Bonjour Tristesse' в мягкой обложке и оберточной бумаге, в табачном - перочинный нож и марки. Войдя в туалет, он бросил на блюдечко франк и заперся в кабинке. Вырезав ножом середину из 'Tristesse', он вынул из кармана пиджака маленькое черное устройство и вложил его в книгу. Завернув книгу в бумагу, он написал на ней вымышленное имя и адрес в Страсбурге.
На платформе царила суета. За десять минут до отправления он подошел к темноволосому молодому человеку, читавшему 'Le Canard Enchine'
- Мне нужен кто-нибудь, кто едет до Страсбурга.
- Я еду, - сказал молодой человек.
- У меня там живет сестра, и я хочу послать ей эту книгу, но по почте это займет неделю. Вы не согласились бы опустить ее там в почтовый ящик?
- Конечно, - улыбнулся молодой человек, - если это не бомба.
От вокзала он сменил несколько такси и несколько раз пересаживался на метро, пока не добрался до площади Одеон. В окнах 'Ле Серпан д'Этуаль' тускло отражались лучи полуденного солнца. Внутри несколько подростков сгрудились вокруг игрового автомата-бильярда; старик в синем берете задумчиво сидел у двери. За стойкой стоял мужчина в рубашке с засученными выше локтей рукавами и сигаретой во рту.
- Я ищу одного высокого чернокожего типа, - сказал Коэн. - Он не заходил сюда?
- Сегодня нет, если только он не невидимка.
- Никого из черных?
- Я же сказал, никого. Здесь вам не Танзания.
Коэн сел возле стойки.
- Я бы выпил кофе.
Бармен вытряхнул из сеточки остатки кофе, наполнил новым, вставил в кофеварку и нажал на ручку.
- Судя по тому количеству черных, что я здесь видел, - сказал он, подавая Коэну кофе, - вам придется долго ждать.
После кофе он заказал сэндвич, затем pernod, а посетители все входили и выходили. Им овладело какое-то чувство равнодушия, отчужденности, оцепенелого страдания. 'Ты уже опаздываешь на целый день. Пол. Я и в самом деле начинаю думать, что тебя нет в живых'.
Он в ужасе вцепился в стол. 'А вдруг Клэр с помощью того сигнала засекла меня здесь прошлым вечером, когда мы разбежались и мне удалось уйти от полицейских? Тогда я вывел их на него. Я убью себя'. Его руки сжимали алюминиевый край стола. 'Я убью себя. Но почему же они сейчас не здесь? Не схватили меня?'
В голове все кружилось. 'Они загнали меня не только в физическую ловушку, но и в ловушку душевную, используют против меня мои же собственные неудачи, мою собственную глупость. А не убивают они меня лишь потому, что хотят довести до самоубийства.
Пол, если ты не придешь, я разыщу Клэр, где бы она ни скрывалась, в какую бы страну, город она ни уехала, хоть на край света. На этот раз я убью ее сразу, не дожидаясь, пока закрадутся сомнения. Она - искусная обольстительница и так маскируется, что я начинаю ей верить. Любил ли я ее? Должен признаться, что да. Непостижимый дурак. Мария ошибалась: судьба не благосклонна к дуракам, она измывается над ними за их же глупость, подобно мальчику, отрывающему мухе крылья. Насколько все же лучше любить 6es обмана. Любовь - не любовь без полного доверия, как было у нас с Сильвией.
Где же ты, Пол?'
Время тянулось медленно, словно в ожидании чьей-то смерти. 'Умирает надежда, надежда, что он еще жив. Иду уже за четвертым pernod. Денег нет и не предвидится. Может, ограбить банк? Нет оружия. Не могу рисковать, чтобы не навредить кому-нибудь. Идти некуда. Кто из тех, кого я знаю, мог бы спрятать меня от ЦРУ так, чтобы они меня не нашли?
Как бы я повел себя, если бы сейчас вошел Пол? Держался бы так же развязно, как у нас повелось? Нет, я повел бы себя иначе: я бы бросился к нему, обнял и заплакал от радости. Я бы даже восхвалял и благодарил Господа. Да, именно так.
Хотя, может быть. Господь, как сказала Мария, оставляет нас в одиночестве, и мы должны быть благодарны Ему только за то, что Он подарил нам жизнь. А я? Могу ли я быть Ему благодарным после всего, что обрушилось на меня?'
Пол шагнул в дверь, и Коэн, подпрыгнув, бросился к нему, схватил его, сжал в своих объятиях и боялся выпустить. Он чувствовал жесткую щетину на его лице, крепкую грудь и гибкую мускулистую спину. Всем своим сознанием он ощутил страшную гармонию жизни, которая, убивая одних, оставляет других жить, выбирая это подчас вслепую и пренебрегая справедливостью. И все же справедливостью было, несомненно, то, что Пол пришел сюда, похудевший, с ввалившимися покрасневшими глазами, с нервно подрагивавшими плечами, без конца озиравшийся по сторонам.
- Эй, - сердито окликнул бармен, - мне здесь еще этого не хватало: для таких, как вы, есть другие места. Vite, vite, sortez, sortez!
- Да это совсем не то, на что вы намекаете, - засмеялся Коэн, - просто каждый из нас думал, что другого нет в живых. - Я не мог дождаться тебя в Катманду, - добавил он, подталкивая Пола к столику. - Господи, расскажи же мне, что с тобой произошло!
Бармен подошел к Полу взять заказ.
- Этот парень думал, что ты уже не появишься, - сказал он Полу. - Вы точно не 'голубые'? Я-то не против, vous savez, но у меня же и другие клиенты, n'est-ce pas?
- Да нет, - улыбнулся Пол, - са va. Мы обыкновенные американцы. С нами все в порядке. И я выпил бы анисовой водки.
Коэн улыбнулся, ему вдруг стало казаться, что говорить не о чем, и не было слов, чтобы выразить это; к глазам подступали слезы, но он ни за что не подаст виду. Он понимал, что почти все было проиграно, но сейчас в этом не признается, осознавал, что испытывает радость, но радость, смешанную с ужасными воспоминаниями и вопросом чьей-то вины, вопросом, на который он никогда не сможет ответить. Казалось, Пол сидел здесь, откинувшись на стуле, заказывая выпивку так же, как это бывало много лет назад после игры в каком-нибудь дешевом американском баре, где Пол, глотая пиво, хватал девиц за ноги и мир кружился в пьяной радости, радости молодости и наивности.
- Как ты? - спросил Коэн.
- Прекрасно.
- За тобой никто не следил?
- Ни души, старик. Я не оставляю следов.
- Тогда что же ты так долго?
- Я чуть не рехнулся - не знал, где я, - возможно, прошли недели, я даже не помню. В конце концов я выбрался, раздобыл кое-какую одежду, купил британский паспорт за пятьсот долларов и сел в Калькутте на самолет. Прилетел только сегодня днем.
- Они сказали тебе, что это сделал я?
- Ничего они мне не сказали. Я пришел часом позже тебя - подошел к дому, когда они уносили тело Ким. Я обезумел, чуть не разнес пол-Катманду в поисках Стила. По дороге в посольство я узнал, что он убит и все охотятся за тобой. Я быстро сел на самолет до Калькутты и там сломался; жил в каком-то жутком гетто, спал на улице, еле таскал ноги, пока от меня совсем ничего не осталось. Один старик сжалился надо мной - тощим, как изголодавшаяся крыса: он делился со мной своим рисом, когда удавалось раздобыть, паршивым грязным рисом, выброшенным из туберкулезного госпиталя. Я разваливался. Я действительно сломался. - Пол грыз кончик пальца, глядя на стену с пожелтевшими фотографиями скаковых лошадей, пересекавших финишную ленту голова в голову. Коэну хотелось обнять его.
- Я все продумал.
- Ты это о чем?
- Если этот адрес в Нью-Йорке - 'Кохлер Импорт-Экспорт' на Фултон-стрит - не фиктивный, мы начнем оттуда. Когда мы узнаем, с кем они связаны в ЦРУ или еще где-то, когда мы будем знать их имена и лица, мы пропечатаем их в газетах.
