– О, о! Я слышу их ход! – застонал Грин, в мучениях конвульсивно извиваясь на своей циновке.
И действительно в их ушах раздавался мерный неугасающий звук, гудящие аккорды дьявольской музыки.
– Грин, мы сходим с ума! – застонала Поили. – Что это за ужасные звуки!
– Это звук хода часов, наших часов! – продолжал вещать сморчок.
И сразу же после этого Грин и Поили очнулись, вскочив на своих циновках, в поту и с ощущением жжения под ошейником сморчка вокруг шеи и на ключицах – с тем чтобы окунуться в гораздо более пугающие звуки!
Не сразу, но быстро опомнившись от только что завершившегося вихря своих воспоминаний, Грин и Поили сообразили, что среди звуков неизвестного происхождения они единственные, кто еще остается в помещении пещеры под лавовой подушкой. Все пастухи исчезли.
Звуки доносились до них снаружи. Почему эти звуки казались им такими пугающими, они не понимали. Можно было сказать, что в своей совокупности звуки складывались в мелодию, хотя ритм и тему этой мелодии невозможно было разобрать. Мелодия достигала не только их ушей, но и отзывалась в самой крови, отчего ток крови то замедлялся почти до вялого желеобразного колыхания, то оживлялся и несся подобно бурливому горному потоку.
– Нам нужно идти! – проговорила Поили, поднимаясь на ноги. – Эти звуки зовут нас к себе.
– Что я наделал! – воскликнул в страхе сморчок.
– Что-то случилось, – удивленно проговорил Грин. – Я чувствую, что мы должны куда-то идти, но куда и почему?
Охваченные ужасом, они поднялись на ноги, чувствуя что пульсация крови в их венах не позволяет им оставаться на месте. Их ноги двигались сами, не слушаясь приказов их хозяев. Что бы ни было источником этих ужасных звуков, им было необходимо идти к этому источнику. Даже сморчок и тот стих, как только звуки мелодии коснулись его.
В кровь царапая ладони и ступни ног, но не обращая на это никакого внимания, они взобрались по груде камней, служащей лестницей, к выходу из пещеры и, оказавшись на открытом пространстве, поняли, что видят вокруг себя настоящий кошмар.
Звук невыносимо притягательной мелодии сделался громче и настойчивей, налетая на них подобно порывам ветра, под дуновением которого не шевелился ни один лист. Яростно подхватив их слабые тела, звук песни повлек их за собой. И не они одни отозвались на этот призыв сирен. Существа прыгающие, летящие и мучительно ползущие, извиваясь по земле, все целеустремленно двигались в одном направлении – к Черному Зеву.
– К Черному Зеву! – закричал сморчок. – Черный Зев поет свою песню и мы должны повиноваться и идти к нему!
Звук мелодии воздействовал не только на их слух, но и на зрение. Все их чувственное восприятие сузилось до единственного направления, весь мир превратился лишь в маску из черного и белого цвета. Над их головами белело бескрайне небо, тут и там местами покрытое пятнами черной листвы, черные камни мелькали под их бегущими ногами. Вытянув перед собой руки, Грин и Поили бежали вместе с остальными растительными и животными созданиями.
Внезапно среди потока ужаса и невыносимого притяжения они увидели пастухов.
Подобные теням, пастухи стояли у крайних баньяновых ростков. Все они были привязаны к деревьям поперек тела и за руки веревками. В самом центре пастухов, тоже привязанный к дереву, стоял певец Иккалл. И он тоже пел! Странным образом изогнув тело, скривив шею так, словно она была сломана, он пел свесив вниз голову и вперив взгляд остановившихся глаз в землю у своих ног.
Он пел во всю силу своих легких, всеми фибрами своей души. Мелодия песни с силой вырывалась из его легких, разбивая и заглушая мощь пения Черного Зева. В песне Иккалла была своя собственная сила, которая противостояла нечеловеческому злу и уравновешивала его собой, удерживая пастухов от попыток освободиться от пут и броситься к пропасти Черного Зева.
Стоящие привязанными к дереву пастухи вслушивались в слова мелодии с мрачным вниманием. И они не просто стояли. Сами привязанные к деревьям, они то и дело бросали перед собой ловчие сети, захватывая разнообразных существ, пробегающих мимо них в доступной близости, направляясь к источнику пения, отдающего непререкаемый приказ.
Поили и Грин не могли разобрать ни слова из песни Иккалла. Они никогда раньше не слышали ее и не были привычны к ее мелодии. Призыв песни Иккалла в их сознании оказался перекрыт звуками, которые издавал могучий Зев.
С невероятным упорством они принялись бороться с зовом Вулкана – упорно и из последних сил, но совершенно безуспешно. Пытаясь остановиться, они все равно ползли вперед. Летящие по воздуху мелкие создания били их в лица. Весь черно-белый мир продолжал ползти в одном направлении: вперед и вперед! И только пастухи оставались на местах, удерживаемые пением Иккалла.
Когда Грин споткнулся и упал, скачущее за ним следом создание перепрыгнуло через него.
Из зарослей джунглей выскочило стадо прыгпрыгов. Отчаянно вслушиваясь в слова песни Иккалла, пастухи принялись ловить прыгпрыгов и тут же убивать их ножами посреди этого целенаправленного потока жизненных форм.
Поили и Грин миновали последний ряд пастухов. Мощь мелодии нарастала, и несчастные путники двигались все быстрее и быстрее. Впереди них уже открылось плато. Среди путаницы воздушных корневищ уже можно было разглядеть Черный Зев! Мучительный крик и стон – чего: восторга? обожания? ужаса? – сорвался с их губ при виде поющего вулкана.
Теперь их ужас обрел форму тела, конечности и чувства, все это пробудила к жизни песня Черного Зева.
Именно к пропасти Черного Зева неукоснительно стремился поток жизни, отвечающий на непобедимый призыв, из последних сил проносящийся через лавовое поле, взбирающийся по склону вулкана и наконец с восторгом бросающийся с края утеса в ненасытное жерло, стремясь утолить аппетиты горы!
В тот же миг еще одна леденящая душу подробность бросилась им в глаза. Над краем жерла Зева появились три огромных удлиненных хитиновых пальца, своими извивами и взмахами словно бы дирижирующие взлетами и падениями смертельно притягательной мелодии.
И Грин и Поили в унисон вскрикнули от ужаса при виде этих кошмарных пальцев – и в тот же момент удвоили скорость своего бега, потому что именно эти три пальца манили их сильнее всего.
– О, Поили! О, Грин! Грин!
Крик вонзился в них подобно осиному жалу. Но они не остановились, они не могли остановиться. Грин через силу сумел оглянуться назад, в сторону колышущейся черной с серым полосы Леса.
Последним из пастухов, кого они миновали, была Яттмур; забыв о песне Иккалла, она сбросила с себя путы, привязывающие ее к дереву. Ее волосы буйно развивались по сторонам, когда по колено в несущемся потоке живых существ, она пробивалась к ним. Ее руки были протянуты в их сторону словно руки любовницы в сладостном сне.
В невообразимом свете этого кошмара лицо Яттмур было серым, но на ходу она продолжала отважно петь, повторяя ту же самую песнь, при помощи которой Иккалл противостоял зловещей мелодии, доносящейся из жерла Зева.
Лицо Грина снова повернулось к неумолимой цели, он опять смотрел в сторону Черного Зева, мгновенно забыв о том, кто двигался позади него. Длинные движущиеся пальцы словно бы манили его одного.
Не глядя, он взял Поили за руку, и как только они ступили на склон вулкана, вторую его руку схватила Яттмур.
На одно единственное спасительное мгновение их внимание оказалось отвлечено. На единственное спасительное мгновение смелая песнь Яттмур завладела всем их вниманием. Сморчок воспользовался мигом передышки, чтобы подобно вспышке молнии вырваться из уз Зева.
– Поворачивайте в сторону! – что есть силы зазвенел он. – Поворачивайте в сторону, если хотите спасти свои жизни!
Застывший в страной позе уже мертвый молодой кыш-лист преградил им путь. Крепко стиснув руки друг друга, они повернули, чтобы укрыться под этой сомнительной защитой. Вокруг них неслись прыгпрыги,
