река эта пересекала дно долины; перебравшись через пересохшее русло, они начали подниматься вверх, по склону совершенно голому и лишенному хотя бы каких-то признаков растительности.
– Мы, жалкие пузатые, хотим умереть! – стонали рыболовы. – Слишком страшно оставаться живыми в этой стране смерти. Отпусти нас из этого мира, о, великий пастух, удостой нас чести удара твоего милого и жестокого малого резуна-ножа, зарежь нас, и дело с концом. Доставь маленьким пузатым щепкам радость, ударь каждого из них по разу своим ножом, чтобы прекратить наконец это долгое умирание в стране бесконечной смерти! О, о, о, холод сжигает нас, аййй, долгий холод, холод!
В один голос они продолжали завывать, повторяя свой плач словно молитву.
Отвернувшись от них, Грин старался не слышать их стоны. Наконец, когда от криков и стонов толстопузых у него кончилось терпение, он схватил палку и несколько раз крепко ударил их. Яттмур пыталась ему помешать.
– Неужели ты не разрешишь им даже плакать? – спросила она. – Я тоже готова плакать с ними вместе, и бить этих несчастных несправедливо, потому что очень скоро мы все вместе здесь умрем. Мы уже вышли за пределы любой жизни, Грин. Здесь мы не встретим ничего, кроме смерти.
– Быть может мы не в силах сейчас что-то предпринять, но ходульник имеет цель и к ней идет. Это растение не стало бы продолжать свой путь, если бы впереди его ожидала смерть. Или, может быть, ты тоже превратилась в толстопузую, женщина?
На мгновение она замолчала и задумалась.
– Мне плохо, Грин, что-то творится со мной, что-то неправильное. В моем животе поднимается тошнота, которая ворочается там словно смерть.
Она говорила так, потому что не знала, что тошнота в ее животе означает новую жизнь, но никак не смерть.
Грин ничего не ответил.
Ходульник продолжал отмерять своими ногами пяди бесплодной земли. Наконец, убаюканная заунывными подвываниями толстопузых, Яттмур задремала. Потом проснулась от холода. Нытье толстопузых затихло, они и Грин спали. В следующий раз, когда она проснулась, ее разбудили рыдания Грина; но тяжелый сон снова смежил ее веки, и она опять без сил провалилась в забытье, полное тревожных сновидений.
Когда она вынырнула из сна в следующий раз, то открыла глаза и, вздрогнув, очнулась мгновенно. Мрачный сумрак впереди освещался бесформенным красным пятном, некой горящей массой, словно бы висящей в воздухе. Задыхаясь от страха и, одновременно, надежды, она принялась трясти за плечо Грина.
– Грин, посмотри туда, – воскликнула она, указывая рукой вперед. – Там что-то горит! Что это такое? Неужели мы туда идем?
Ходульник наконец замедлил свой шаг, словно бы почуяв близость конца пути.
Открывающееся впереди них в почти полной тьме видение поражало. Прежде чем они поняли, что это такое перед ними, прошло немало времени. Поперек пути ходульника протянулся невысокий длинный холм-гряда, на которую растение начало взбираться; как только ходульник поднялся к вершине гребня, они наконец смогли начать разбирать то, что скрывалось впереди. Неподалеку за гребнем холма высилась большая гора с разбитой на три пика вершиной. Именно эти три вершины и горели перед ними красным огнем.
Ходульник наконец грузно ступил на гребень гряды, и они увидели гору с трехзубой вершиной в полной ее красе.
И не было в их памяти видения, которому они бы более возрадовались.
Вокруг них повсюду царила дремучая ночь или ее бледные сумеречные собратья. Все оставалось недвижимым; лишь только легкий холодный бриз, словно чужестранец в полночь в разрушенном незнакомом городе, украдкой мел по дну долины, которое с высоты шестиножника оставалось практически неразличимым для глаз. Если они и не вышли за пределы мироздания, то наверняка оказались за пределами мира растительной жизни. Под ногами ходульника полная пустота заслонялась полнейшей же тьмой, усиливающей каждый их шепот до силы громкого крика.
Посреди этой пустоты восставала из небытия гора, высокая и прекрасная; ее подножие утопало во тьме; ее вершина вздымалась достаточно высоко, чтобы указывать своими тремя перстами на солнце, от ее окрашенных в пурпур склонов исходило клубящееся тепло и свет, благодатно отражающийся на жадном до него окружающем бесплодии и теряющийся во мраке и неизвестности вокруг.
Взяв руку Яттмур, Грин молча указал вперед. Из тьмы позади них выходили другие ходульники, которым, как и им, повезло добраться до своего предназначения; всего ходульников было три, и они уверенно спускались со склона гряды. Уже одни эти странные и нелепые тощие фигуры делали мир вокруг них менее запустелым и почти сносным.
Яттмур разбудила толстопузых, чтобы показать им, что появилось впереди. Трое толстых рыболовов, обнявшись, долго смотрели на яркое красное пятно горы, горящее перед ними.
– О, глаза наши наконец-то увидели добрый знак! – вздохнули потом они.
– Очень добрый знак, – отозвалась Яттмур.
– О, очень добрый, нижняя госпожа! Этот яркий красный кусок дня вырос для нас, милых щепок, на горе в этом мире ночи и смерти. Частица милого солнца упала для нас с неба, чтобы в нем мы счастливо зажили в своем добром новом доме.
– Может быть и так, – согласилась Яттмур, хотя, наученная горьким опытом, она не надеялась на то, что их дальнейшая судьба окажется совсем гладкой.
Ходульник начал взбираться на гору. Вокруг мало-помалу становилось светлее. Наконец они вышли из тени и ступили на свет. Свет благословенного солнца снова коснулся их тел. Повернувшись к светилу, они наслаждались его видом, пока глаза их не заслезились и долина внизу не зашлась в круговороте зеленых и красных пятен. Сжатое, похожее по форме на лимон и оранжевое из-за толщи атмосферы, солнце светило им над зазубренной грядой мира, разгоняя своими лучами столько теней вокруг, сколько это было возможно в этом мертвом покое. Разбиваемые неравномерно трезубцем горных пиков, вздымающихся во тьме, нижние слои солнечного света наливались радующим глаз оттенком золота.
Не тронутый прелестью зрелища, ходульник невозмутимо продолжал подниматься, скрипя ногами при каждом шаге. Внизу время от времени пробегали мимо клешни-ползуны, направляющиеся вниз к темной долине и так же не обращающие внимания на бредущее вверх их собственное материнское создание. Наконец ходульник поднялся настолько, что оказался в ложбине между двумя вздымающимися вверх вершинами, составляющими трезубец. Там растение наконец остановилось.
– Духов ради! – воскликнул Грин. – Похоже, что ходульник дальше нас не понесет.
Толстопузые радостно завопили от восторга, но Яттмур оглянулась по сторонам с великим сомнением.
– Как же мы спустимся вниз, если ходульник так и останется тут стоять? – спросила она. – Что об этом думает сморчок?
– Тогда нам придется слезать вниз самим, – ответил Грин, немного подумав и отметив, что ходульник остается в полной неподвижности.
– Хотелось бы мне посмотреть, как ты будешь спускаться вниз. От холода и долгого сидения в неподвижности мои ноги затекли и стали как палки – я не чувствую их.
Разгневанно посмотрев на нее, Грин поднялся и потянулся. Потом тщательно изучил положение, в котором они оказались. У них не было веревки, по которой они могли бы спуститься вниз. Поверхность гондолы из шести стручков, в которой они сидели, была гладкой и не давала возможности добраться до ног ходульника, находящихся под стручком. Постояв немного, Грин уселся на прежнее место, с видом самым что ни на есть хмурым.
– Сморчок советует нам не торопиться и подождать, – проговорил он. Потом положил руку на плечо Яттмур, не находя себе места от смущения.
Они принялись ждать. Потом съели еще немного из остатков своих припасов, которые уже начали покрываться плесенью. После еды их сморил сон и они заснули; после того как они проснулись, сцена вокруг них практически не изменилась, за исключением того, что теперь по сторонам от них, справа и слева неподвижно стояли другие ходульники, а по небу тянулись тяжелые облака.
