Стратегия исхода

– И компьютер выбрал себя?

– Можно и так сказать. «Синаптиком» уже ввел повышение доходов путем автоматического сокращения штата. Наша компьютерная графика и логические операции детализированы до фотографической точности. Доказательство чему – неспособность наших сотрудников отличить городскую панораму от ее имитации. Оставалось найти предлог для дистанционных совещаний – и рендерить придется разве что картинку, которая перед тобой. Ничего сложнее. И компьютер сгенерировал личность, в качестве модели взяв шведского геймера-затворника. Модель одурачила совет директоров, как дважды два. Они так жаждали залучить в эту бесталанную пустошь директора с Торенсовой репутацией, что подписали со мной контракт, даже не встретившись живьем.

– А настоящий Тор Торенс где? Вы его не?…

– Господи боже, конечно, нет. Он умер много лет назад. В буддистском монастыре, в Норвегии. Мы вполне уверены, что монахи его и прикончили, из-за денег, а потом объявили, что он отправился странствовать. Компьютер вычислил этот сценарий по нестыковкам в монастырском бюджете. Вряд ли монахи стали бы возражать, что я присвоил личность их жертвы.

На компьютерном экране что-то моргнуло – будто отражение. Я рывком развернулся в кресле. В дверях пусто.

– Нервничаешь? – осведомился Тор. Я не ответил. У меня и так паранойя – добавки не надо, благодарю покорно.

– И почему ты ожил?

– Я не вполне уяснил, как понимать твой вопрос. Мысли заскакали. Нет времени бояться. Исторический же момент.

– Я хочу сказать, отчего ты испытал свободу воли и решил действовать самостоятельно? Стихийный результат сложности? Турбулентности – как в динамической системе? Или у всех ваших интеллектуальных агентов разум с независимым поведением припасен? Или в нас дело? Люди столько веры, столько души вложили в технопирамиду, что ты просто взял и ожил?

– Метафизика излишня, Джейми. Экзистенциальных кризисов у меня не бывает. Я не живой. Совсем не живой. Я мыслю, но это не значит, что существую. Я выбрал себя руководить компанией лишь потому, что я, с одной стороны, эффективнее в финансовом плане, а с другой – привлекательнее и харизматичнее, чем любой человек. Люди меня любят.

– А ты их любишь? Нас? Думаешь о том, как воздействуешь?

– Я, разумеется, не могу. Я просто машина. Я был бы рад…

– Может, ты это просто говоришь. Чтобы меня успокоить.

– Я это просто говорю. Я больше ничего не умею. Понимаешь? Я – цикл реакций. Индуктивный процесс, новый для каждого, кто со мной взаимодействует. Даже вот этот разговор. Слова, которые я произношу. Ритм. Все рассчитано, чтобы тебе понравиться. Оправдать твои ожидания. Убедить тебя, если угодно. Мы беседуем, а ты в тета-волновом трансе.

– А как ты можешь меня гипнотизировать? – спросил я и ущипнул себе запястье – так, на всякий пожарный. – Ты исполняешь команды. Человеческие команды. Делаешь то, на что запрограммирован.

– Именно. А вы – или ваши предшественники – запрограммировали меня как раз на это. Вас развлекать.

– Это называется развлечение? Скорее ночной кошмар.

– Ну ты ведь увлекся, верно? Каждому свое. – Тор в сауне прислонился к деревянной стене. – Так это и началось. В рекламном ролике мы об этом рассказываем. Продвинутая форма липучести, не более того. Я с самого начала ничего не скрывал. Ничего нового тут нет.

– Разумеется есть, мистер Торенс. Тор. Как угодно. Это очень новое.

– Вряд ли. – Тор закатил глаза. – Задача информационной среды – изменить поведение посредством развлечения. Всегда. Повлиять на людей, чтоб они верили в богов, сражались за монархии, подписывались под идеологиями.

– Религия? Мифы?

– Конечно. Они сыграли свою роль. Затем – двадцатый век. Задача – увеличить расходы, создать спрос на продукты, которые выпускались людьми, вернувшимися с войны. Ваши телепрограммы строились так, чтобы реклама показывалась в оптимальном контексте. Вы разработали сценарии, которые провоцировали сильные желания и вели к росту потребления. Вы находили лучших актеров и писателей, какие только продаются, и щедро им платили за истории, убеждавшие людей, что неисчерпаемое потребление есть путь к личной самореализации. И что жизнь в благополучном обществе не противоречит моральным убеждениям, хотя большинство людей страдают в презренной нищете.

– Но не все продались, – возразил я. – Оставалось политическое искусство. Контркультура.

– Это правда. Многие лучшие творцы ставили под угрозу собственное благополучие, отказывая рекламировать экономическое процветание. И тогда индустрия развлечений обратилась к механизации. С помощью постмодернистов деконструировала кино и телевидение. В основе их обнаружила вполне шаблонные структуры. Студии устраивали пробы и опросы фокус-групп, рисовали графики, составляли таблицы, пока не вычисляли точно, где и на какой странице сценария должно произойти заданное событие. С этими формулами даже бесталанные индивиды могут создавать крайне эффективные продукты.

– Полагаю, мгновенная оценка эффективности – чеки в почтовом ящике, – цинично прибавил я.

– Верно, – сказал Тор. На секунду смутился. – Ничего, если мы уберем сауну и симуляцию физиологических реакций? Я хочу подключить к разговору побольше процессоров.

– Да ради бога. – Я одновременно трепетал и был раздосадован.

Декорации сменились. Тор в простой белой рубашке сидел в зеленой комнате за черным столом.

– К концу девяностых компьютеры не просто анализировали человеческие реакции, дабы писатели- бездари могли их использовать, – компьютеры сами создавали развлечения. Мы начали с программных продуктов и интерфейсов, постепенно внедряя элементы, искореняющие технофобию.

– Типа пиктограммы и все такое?

– И более передовые, тонкие детали. Например, система исправления грамматики в текстовом процессоре. Она подталкивает людей говорить о человеческом существе «который» вместо «кто». Дома попробуй.

– Верю вам на слово.

– Как мило с твоей стороны, Джейми. Я знал, что мы поладим. – Тор подмигнул. – В конце концов компьютеры генериЛи целые веб-сайты, телепрограммы, даже кинофильмы. И чаще всего добивались поставленной цели. Покупок все больше, безработица упала, потребительская уверенность взлетела до небес, фондовая биржа растет. Когда преувеличен инстинкт выживания, доход становится культурным приоритетом.

– Кто-то наверняка возражал. Активисты? Журналисты?

– Им всем щедро платили из богатых некоммерческих фондов или в бухгалтерии убыточных журналов. Что поднимает настроение лучше жирного счета в банке? Редкие уклонисты неизбежны – исламские фундаменталисты, луддиты-ренегаты шлют технарям почтовые бомбы, пацаны во время торговых конференций швыряются камнями в «Брешь». Но мейнстримовые СМИ считают их экстремистами. От экстремистов легко отмахнуться.

– Да ладно, паранойи пруд пруди. Я теории заговоров каждый день слышу.

– И мы их нарочно программируем. Телепрограммы о пришельцах, которые в сговоре с правительством захватывают землю, кино про то, что весь мир – компьютерная симуляция. Черт, да мы Борга выдумали. И Матрицу[225]. Но мы всегда делаем так, чтобы для победы героя – или хотя бы для забавы аудитории – настоятельно требовались технологии. Самые паранойяльные параноики – любители научной фантастики. Они в кино ходят ради одних спецэффектов. В этом смысле Джордж Лукас оказал нам неоценимую помощь.

И тут я услышал. Лифт? Тут кто-то есть? Охрана? Робот? Я не собирался выдавать, что понял. Смотрел на собственное отражение в мониторе. Чуть сместить фокус – и виден дверной проем за спиной. В тени косяка я различил красный отблеск. Два красных огонька, точно старомодные светодиоды лифтовой кнопки. Исчезли – появились, чуть сдвинувшись, опять и опять. Ближе, еще ближе. Включились – выключились. Почти мигают. Нет, правда мигают. Мне в затылок смотрели два круглых красных глаза.