в боевые части, — его не пытался обнадежить даже полковник Айгер.
— АРМИЯ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ ТЕБЕ ВИДИМОСТЬ ВЫБОРА — А ВЫБОР ДЛЯ ВСЕХ ОДИН И ТОТ ЖЕ, — сказал Оуэн. Пока он надеялся, что его назначение пересмотрят, он то и дело изрекал всю эту чушь, которую так любят в штабе сухопутных войск: ДИВЕРСИОННО-РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА, ДЕСАНТНАЯ ПОДГОТОВКА, ОБУЧЕНИЕ ДЛЯ СЛУЖБЫ В ВОЙСКАХ СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ — а однажды, когда он сказал, что хотел бы пойти в ПАРАШЮТНУЮ ШКОЛУ или на КУРСЫ ПОДГОТОВКИ ДЛЯ ДЕЙСТВИЙ В ДЖУНГЛЯХ, Хестер вырвало.
— Да зачем вообще ты хочешь ехать? — вскрикнул я.
— Я ЗНАЮ, ЧТО ПОЕДУ, — ответил он. — И МОЕ ЖЕЛАНИЕ НИ ПРИ ЧЕМ.
— Погоди-ка, я правильно тебя понял? — сказал я. — Ты «знаешь», что поедешь
— ВО ВЬЕТНАМ, — ответил он.
— Понял, — проговорил я.
— Ни черта ты не понял, — вмешалась Хестер. — Ты спроси-ка его, откуда он «знает», что едет во Вьетнам.
— Откуда ты знаешь, Оуэн? — спросил я его; я подумал, что и так знаю, откуда он знает, — это все сон, и при мысли об этом у меня внутри что-то перевернулось.
Мы с Оуэном сидели на деревянных стульях с прямыми спинками в кишащей тараканами кухне Хестер. Сама Хестер готовила томатный соус; повар из нее был не ахти какой, и вся кухня уже успела пропитаться кисловатым луковым запахом множества предыдущих томатных соусов. Сначала Хестер разогревала на чугунной сковороде дешевое оливковое масло и замучивала в нем лук, затем вываливала туда банку консервированных помидоров, потом добавляла воду — и еще базилик, ореган, соль, красный перец, иногда кость от свиной или бараньей отбивной или от бифштекса, оставшуюся от прошлого ужина. Это месиво она упаривала до объема меньше упомянутой банки помидоров и до густоты теста и полученной бурдой мазала макароны, которые перед этим варила столько, что они превращались в кашу. Время от времени она удивляла нас салатом, куда набухивала дикое количество уксуса и дешевого оливкового масла, того же, в котором казнила лук
Иногда после ужина мы устраивались на диване в гостиной и слушали музыку, а иногда Хестер сама что-нибудь пела нам с Оуэном. Но сейчас на диван не тянуло — после того как Хестер подобрала бродячую даремскую собаку, псина в благодарность заселила диван в гостиной множеством блох. Такой жизнью, казалось нам с Хестер, Оуэн не слишком дорожил.
— Я НЕ ХОЧУ СТАТЬ ГЕРОЕМ, — объяснял Оуэн Мини. — НО ДЕЛО НЕ В ТОМ, ХОЧУ Я ИЛИ НЕ ХОЧУ, — ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я СТАНУ ГЕРОЕМ. Я ТОЧНО ЗНАЮ, МНЕ НАЗНАЧЕНО ИМ БЫТЬ.
— Да откуда ты знаешь? — допытывался я.
— ДЕЛО НЕ В ТОМ, ХОЧУ Я ЕХАТЬ ВО ВЬЕТНАМ ИЛИ НЕ ХОЧУ, — МНЕ ПРИДЕТСЯ ТУДА ЕХАТЬ. ЭТО МЕСТО, ГДЕ Я СТАНУ ГЕРОЕМ. Я ДОЛЖЕН ТАМ БЫТЬ, — сказал он.
— Расскажи ему, откуда ты это «знаешь», мудила! — заорала на него Хестер.
— А ОТКУДА ЗНАЕШЬ ТАКИЕ ВЕЩИ, КАК СВОЙ ДОЛГ, СВОЮ СУДЬБУ, СВОЮ УЧАСТЬ? — ответил он. — ОТКУДА ЗНАЕШЬ, ЧТО ХОЧЕТ ОТ ТЕБЯ БОГ?
— Бог хочет, чтобы ты поехал во Вьетнам? — недоуменно спросил я.
Хестер выбежала из кухни, заперлась в ванной и открыла воду, выкрикнув:
— Я больше не слушаю всю эту бредятину, Оуэн, — хватит с меня, я тебе уже говорила!
Оуэн встал из-за кухонного стола, чтобы уменьшить огонь под сковородкой с томатным соусом, и тут мы услышали, что Хестер в ванной рвет.
— Это все тот сон, да? — спросил я его. Он вдумчиво и со знанием дела помешивал соус. — Тебе пастор Меррил говорит, что Бог хочет, чтобы ты ехал во Вьетнам? — спросил я его. — Или тебе это отец Финдли говорит?
— ОНИ ГОВОРЯТ, ЧТО ЭТО ПРОСТО СОН, — промолвил Оуэн Мини.
— Так ведь и я тебе то же самое говорю — я даже не знаю, что это такое, и все равно говорю, что это просто сон, — сказал я.
— НО В ТЕБЕ НЕТ ВЕРЫ, — заметил он. — В ЭТОМ ВСЯ ТВОЯ БЕДА.
Хестер в ванной издавала звуки, напоминающие о наших новогодних вечерах; томатный соус начал потихоньку булькать.
Оуэн Мини иногда делался как-то по-особенному спокойным, что мне всегда не нравилось. Если на него находило такое, когда мы отрабатывали «бросок», я побаивался к нему притрагиваться — после того как я передавал ему мяч, мне становилось как-то не по себе; и когда я должен был взять его на руки, чтобы подбросить, мне всегда казалось, что я держу не совсем человеческое по своей природе существо, или не до конца реальное. Я бы не удивился, если бы он когда-нибудь извернулся в воздухе или у меня в руках и укусил меня или, после того как я подброшу его, взял да и улетел.
— Это просто сон, — повторил я.
— ЭТО НЕ ТВОЙ СОН, — сказал Оуэн Мини.
— Да что ты все ходишь вокруг да около! Хватит мне мозги пудрить! — не выдержал я.
— Я НЕ ПУДРЮ ТЕБЕ МОЗГИ, — возразил он. — РАЗВЕ Я СТАЛ БЫ ПРОСИТЬ НАЗНАЧЕНИЯ В БОЕВУЮ ЧАСТЬ, ЕСЛИ БЫ ПУДРИЛ ТЕБЕ МОЗГИ?
Я начал снова:
— В этом сне ты герой?
— Я СПАСАЮ ДЕТЕЙ, — ответил Оуэн Мини. — ТАМ МНОГО ДЕТЕЙ, И Я ИХ СПАСАЮ.
— Детей? — удивился я.
— В МОЕМ СНЕ, — сказал он, — ЭТО НЕ СОЛДАТЫ, ЭТО ДЕТИ.
— Вьетнамские дети? — уточнил я.
— ВОТ ПОТОМУ-ТО Я И ЗНАЮ, ГДЕ НАХОЖУСЬ, — ЭТО СОВЕРШЕННО ТОЧНО ВЬЕТНАМСКИЕ ДЕТИ, И Я ИХ СПАСАЮ, — сказал он и добавил: — Я БЫ НЕ СТАЛ ВО ВСЕ ЭТО ВВЯЗЫВАТЬСЯ, ЕСЛИ БЫ МНЕ НАДО БЫЛО СПАСАТЬ СОЛДАТ!
— Оуэн, это же такое ребячество! — уговаривал его я. — Нельзя же верить, будто все, что тебе взбредает в голову, обязательно должно что-то означать! Нельзя же из-за какого-то сна втемяшить себя, будто «знаешь», что тебе «должно» сделать!
— ВЕРА — ЭТО НЕ СОВСЕМ ТО, О ЧЕМ ТЫ ГОВОРИШЬ, — заметил он, не отворачиваясь от соуса. — Я ВЕРЮ НЕ ВСЕМУ, ЧТО
Некоторые сны, думаю я, тоже ИЗБИРАТЕЛЬНЫ. Оуэн зажег огонь под большой кастрюлей с водой для макарон, как будто сухое иканье, издаваемое в ванной Хестер, указывало ему на то, что к ней скоро вернется аппетит. Затем он ушел в спальню Хестер и принес свой дневник. Он не стал мне его показывать; он просто нашел там, что искал, прочитал мне. Я не знал тогда, что слушаю уже отредактированный вариант. Слово «сон» в его повествовании не упоминалось ни разу, как если бы Оуэн описывал не сон, а что-то такое, что видел гораздо увереннее и отчетливее, чем то, что является во сне, — как если бы он описывал последовательность событий, которым был свидетелем. В то же время он повествовал об этом с некой отстраненностью, как будто наблюдал за всем происходящим через окно; и весь тон написанного нисколько не походил на привычный жесткий и напористый стиль Голоса. Скорее эта определенность и уверенность напоминала простой и безыскусный закадровый текст к документальному фильму — такова не ведающая сомнений интонация Библии.
«Я НИКОГДА НЕ СЛЫШУ САМОГО ВЗРЫВА. ЧТО Я СЛЫШУ, ТАК ЭТО ПОСЛЕДСТВИЯ ВЗРЫВА: В УШАХ У МЕНЯ ЗВЕНИТ, И ЕЩЕ РАЗДАЮТСЯ КАКИЕ-ТО ТОНКИЕ ХЛОПАЮЩИЕ И ЧИХАЮЩИЕ ЗВУКИ, ВРОДЕ ТЕХ, ЧТО БЫВАЮТ, КОГДА ГЛУШИШЬ ГОРЯЧИЙ ДВИГАТЕЛЬ. СВЕРХУ ПАДАЮТ ОБЛОМКИ НЕБА, И КУСОЧКИ ЧЕГО-ТО БЕЛОГО — МОЖЕТ, БУМАГИ, А МОЖЕТ, ШТУКАТУРКИ — КРУЖАТСЯ И ОПУСКАЮТСЯ, СЛОВНО СНЕГ. ЕЩЕ В ВОЗДУХЕ СВЕРКАЮТ КАКИЕ-ТО СЕРЕБРИСТЫЕ БЛЕСТКИ, — МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО ОСКОЛКИ СТЕКЛА СТОИТ ДЫМ, И ПАХНЕТ ГОРЕЛЫМ; ПЛАМЕНИ НЕ ВИДНО, НО ВСЕ КРУГОМ ТЛЕЕТ.
МЫ ВСЕ ЛЕЖИМ НА ПОЛУ. Я ЗНАЮ, ЧТО С ДЕТЬМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОТОМУ ЧТО ОДИН ЗА ДРУГИМ ОНИ ПОДНИМАЮТСЯ С ПОЛА. ВЗРЫВ, НАВЕРНОЕ, БЫЛ ОЧЕНЬ ГРОМКИЙ, ПОТОМУ ЧТО НЕКОТОРЫЕ ДЕТИ ДО СИХ ПОР ДЕРЖАТСЯ ЗА УШИ; КОЕ У КОГО ИЗ УШЕЙ ТЕЧЕТ КРОВЬ. ДЕТИ ГОВОРЯТ НЕ ПО-АНГЛИЙСКИ, НО ИХ
