Вдоль по комнатам одна.
Опустила, вся несмелая,
Штору синего окна.
И потом, едва заметная,
Тонкий полог подняла.
И как время безрассветная,
Шевелясь, поникла мгла.
А закончили стихотворение они уже вместе:
Стало тихо в дальней спаленке -
Синий сумрак и покой,
Оттого, что карлик маленький
Держит маятник рукой.
– Боже мой, ты любишь Блока? – восторженно закричала Жанна Петровна.
– Очень люблю, – смущенно призналась Даша.
– А какое твое самое любимое стихотворение?
– Я даже не знаю.
– А мое:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю.
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…
И еще вот это:
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
– Да, я это тоже очень люблю,- кивнула Даша. – А еще «Скифы». И «Пушкинский дом», да и вообще…
– Невероятно! Просто невероятно! Я думала, наши дни молодежь никаких стихов не читает, и вдруг такой приятный сюрприз… А ты, Олечка, любишь стихи?
– Не очень, – ответила Оля.
Даша удивленно на нее взглянула. Она-то точно знала, что Оля любит стихи, и особенно Марины Цветаевой. Но сочла за благо промолчать. Мало ли что пришло Оле в голову.
– Извините, Жанна Петровна, а что было дальше? – спросила Оля.
– Ах да, я отвлеклась… так на чем мы остановились?
– Умерла дочка Евгении Митрофановны.
– Да, да, конечно… «В голубой далекой спаленке…»
«Неужели она сейчас по новой начнет Блока читать?» – ужаснулась Даша. Но Жанна Петровна продолжала:
– Вот тут начинается странность… То есть какой-то таинственный период в жизни Женечки. Она пропала…
– Как? – вырвалось у Оли.
– Да я сама не знаю! Я ведь ее тогда не знала, мне ее жизнь известна только с ее слов. А в ее изложении начиная с сорок девятого года и примерно по пятьдесят седьмой какой-то провал. Об этих годах она никогда не говорила. Никогда! Сколько я ни спрашивала, она всегда наотрез отказывалась говорить.
– Как странно… – заметила Даша.
– Более чем странно.
– А может быть, ее тоже арестовали? – спросила Оля.
– Ну и что? Почему же надо было это скрывать? В те годы чуть не полстраны по тюрьмам да лагерям сидело, и в основном без всякой вины, чего ж тут стесняться-то? Нет, я думаю, там что-то другое было, может быть, какая-то несчастная любовь…
– Ну а потом-то что? – в нетерпении спросила Оля.
– В пятьдесят седьмом году Женечка вновь появилась в Москве и поселилась в коммунальной квартире, где я жила вместе с родителями. Она меня сразу в восторг привела. Красавица! И вообще необычная очень…
– Чем необычная? – заинтересовалась Даша.
– Ну, как вам сказать… Независимая очень была, на кухне с соседками никогда не сплетничала, ни в каких квартирных склоках не участвовала, очень за собой следила. Тогда женщины гораздо меньше внимания себе уделяли, да и в продаже ничего ведь не было, а она всегда одета была с иголочки, шила потрясающе, кремы у нее какие-то удивительные
были, пудреница с огромной розовой пуховкой… Помню, эта пуховка просто потрясла мое воображение. Мне казалось, что такие вещи только в заграничных фильмах бывают… – Она работала где-нибудь?
– Конечно! Работала врачом в поликлинике Большого театра. Кстати, если бы она сидела, ее 6ы в те годы в эту поликлинику вряд ли взяли… Она была прекрасным фониатором.
– Это что такое? – спросила Даша.
– Это врачи, которые голосовые связки лечат, – со знанием дела объяснила Оля.
– Верно, – кивнула Жанна Петровна. – А ты откуда знаешь?
– Так у меня папа певец.
– Да? И где же он поет? – заинтересовалась Жанна Петровна.
– Он в театре не поет, – неопределенно ответила Оля.
– А где? Где он поет?
– Ну, он дает концерты… Он много ездит…
– А что он поет? Какую музыку?
– В основном романсы…
Жана Петровна пристально всмотрелась в лицо Оли. И вдруг спросила:
– Послушай, а твой папа не Алексей Нежданов? Оля даже рот открыла от удивления.
– Но как вы догадались?
– Боже мой, это же самый любимый мой певец! Я его просто обожаю! У меня есть все его записи. Ах ты, господи, ты очень, очень на него похожа.
– Да? Обычно мне говорят, что я больше похожа на маму…
– Ничего подобного! Ты просто вылитый отец! О, я так рада, что познакомилась с тобой! Ты должна сказать отцу, что у него есть такая страстная поклонница!
Она опять закатила глаза, и Даша с ужасом подумала: «Сейчас опять начнет читать стихи». И точно!
Природы баловень, как счастлив ты судьбой!
Всем нравятся твой рост и гордый облик твой,
И кудри пышные, беспечностью завиты,
И бледное чело, и нежные ланиты,
