и вниз по лестнице, а шофер, чертыхаясь, остался ждать у входной двери – когда вынесут деньги за проезд.
Она чувствовала знакомые запахи Бункера. Она слышала знакомые голоса Бункера. Она погружалась в знакомое пространство Бункера, как пловец погружается в привычную теплую воду родной реки. Ей навстречу раздались голоса:
– Эй, Дарья!.. Эх ты, Дашутка, кого это ты волокешь на горбу?.. Нашего, глянь-ка, пацана-то!.. скина...
– Дашка!.. Привет, Дашка!.. Не пустая бежишь!..
– Дарья, где это ты, блин, пропадала?.. нам тут некому у входа свет на сходках раздавать... и на концертах тоже...
– Даш, эй, а кого это ты так классно обняла?.. Ты с провожатым?.. Одна?!.. Ни хрена себе... Тебе новые моргалы вставили, что ли?..
– Да помогите девке, не видите – она парня в бессознанке тащит, замучилась...
Чьи-то руки хватали тело Чека у нее из рук. Чьи-то голоса галдели возбужденно. Кто-то вертел ее в руках, разглядывал, хлопал по плечу: Дашка, эх ты, выглядишь классно!.. только вот что все платье белое кровью замазюкала?.. И внезапно вопль кого-то из скинов сотряс Бункер:
– Пацаны-ы-ы! Это же Че-е-ек!
– Как Чек?! Это – Чек?!
– Зуб дам, Чек! Гляди: ремень, на нем пряжка, на пряжке что выцарапано? «ЧЕК» – у него всегда такая пряжка была, для опознания, если заловят... или замочат...
– Эх и отделали-и-и!.. под орех...
– Ребя, несите тряпки чистые! Полотенца! И таз с водой! Кровь смывать!
– Где я тебе тут полотенца возьму?.. придурок...
– Ну тогда рубаху рви на бинты! Я-то уж свою – рву!
Хруст раздираемых рубах. Грохот стульев – она слышала, как составляют вместе стулья, чтобы положить на них Чека. Она стояла с протянутыми вперед руками. Кто-то взял ее за руки и подвел к стульям, на которых лежал Чек. Она опустилась перед ним на колени. Ощупала его лицо. Его уродливое лицо. Она видела его пальцами, как видела бы глазами.
– Чек, – сказала она тихо, приблизив губы к его разбитым губам. – Чек, я люблю тебя. Я очень люблю тебя. Ты слышишь меня?
Он простонал. Она поняла: он говорит ей: слышу.
Черные кресты на красных кругах по стенам. Черные кресты на флагах. На плакатах. Бритые головы.
Она не видела нарисованных Кельтских Крестов. Она не видела бритых голов. Она не видела горящих глаз. Она только слышала голоса.
– А ты слыхал... Бес-то... сам себя гигнул... в той больнице, где валялся... Дырку себе в башке сделал...
– А из-за чего, брат?..
– А из-за всего хорошего... Наших сколько полегло... Он, видать, переживал по-крупному... на тыкву ему и подействовало...
Дарья, стоя на коленях перед лежащим на сдвинутых стульях Чеком, прислушивалась, как большая птица, к тому, что кричало, шептало, гомонило вокруг нее.
– А ты думаешь, если наших повыбивали круто, то мы еще круче не станем?! Нас гребут, а мы крепчаем!
– Мы ж упертые ребята, Зубрила, ты прав...
– Эх, налей!.. Вспомним Люкса...
– Ты ж с Люксом дрался на кулачках, когда тот еще в ящик не сыграл!..
– Мы все равно пойдем вперед под нашим священным флагом! Под знаком Креста! Мы будем драться и убивать! Мы будем жечь и разрушать! Наперекор всему! Пусть убивают нас! Наш час придет! Над миром встанет Кельтский Крест! Великий знак Суувастик! Хайль!
– Ха-а-айль!..
– Наш Крест, осени нас! Направь нас!.. Ха-айль!..
– Эй вы, без базара, тихо, Дашка слушает, что ей Чек шепчет...
– Отдубасили Чека клево... Морда вся заплыла...
– Новая морда отрастет... ему не привыкать...
– Не узнаем, когда из гроба встанет!..
– А он встанет, старики?.. Чего-то мне сдается – не очень... Ему, кажись, косточки крепко помяли... поломали...
– Нарвался...
– Таракан завтра приезжает, слыхал?.. С гастролей...
– С каких, к херам, гастролей... ограбил бутик своего двоюродного дядьки – и пошуровал в Питер... Кстати, в Питере до хрена скинов загребли... с Марсова поля... они там, братья наши, расчувствовались, погуляли... день рожденья великого фюрера Гитлера, учителя нашего, отмечали...
– Какое отмечали, день-то рожденья Гитлера завтра! Это что-то другое они отмечали!
– А сегодня что?..
– А сегодня, чувак, – Пасха...
Она стояла на коленях, держала разбитую голову Чека в руках. Ее уши слышали бесконечное, без перерыва: Крест, убить, драться, будем, Суувастик, вождь, фюрер, наперекор всему. Наперекор?.. Она сморщила лоб. Произнесла про себя еще раз: на-пе-ре-кор. Наперекор – это вопреки.
Чек лежал без движения. Стонал еле слышно. Дарья чувствовала, как около стульев поставили таз с водой, как мокрыми тряпками чьи-то руки обмывали окровавленное тело Чека. Необъяснимым чувством она поняла, что Чек может не выбраться. И тогда она тихо сказала сама себе:
– Все равно. Наперекор.
И из дальнего угла Бункера, из открытой двери в каморку, где они с Чеком обнимались на грязных матрацах, послышался крик:
– Нашел!.. Я нашел!.. Чо такое, пацаны, и сам не пойму!.. Наряд какой-то... бабий... Ерунда какая, бля!.. сжечь, может, сразу?..
Скины столпились вокруг кричавшего. Дарья мучительно прислушивалась.
– Эх ты, класс!.. Ну, класс!.. Во прикол!.. Балде-е-еж... Это ж, старик, наверное, для траха прикид!.. Ну, гомик пассивный надевает плащик, рыжий парик напяливает – и активный вперед бросается!.. Как зверь!..
– А у нас-то, у скинов, он откуда?.. Кто-то из наших – гей?..
– А хрен его знает...
– У-у, плащ какой здравый...
– Не здравый, а просто улет, старик... Не то слово... Точно из бутика кто-то стырил... Такой прикид тыщу баксов как с куста стоит...
– А парик зачем?.. Парик смешной... Красный, как у клоуна...
– Ну, кошелка, может, черная была, масть захотела сменить, оттянуться...
– Эй, солдаты, это случайно не вы приволокли?.. Нет?.. Отпираются...
– Не, жечь не будем, Варан, костер ты из чего хочешь можешь сложить!.. а эту штуку Хайдеру отдай, пусть своей бабе подарит...
– А у Хайдера есть баба?..
– А у кого ее нет?..
– У меня...
– Вон у Чека и то есть баба... У Урода... Ишь, склонилась над ним, плачет...
Дарья стояла на коленях. Колени затекли. Она все стояла так. Ее зрячие пальцы видели свет. Ее незрячие губы шептали: прощай, Чек.
