сияли, взгляды глубоко погружались друг в друга.
– Мои глаза становятся твоими...
– Ты романтическая дура. Я просто невероятно хочу тебя. Здесь и сейчас. Скорее.
Александра впилась пальцами Цэцэг в плечи. От ее раскрытых, влажных губ пахло олеандром, от тела – розовым маслом. Между высоких, с острыми, как у девушки, сосками, загорелых грудей мерцал золотой крестик с вкрапленной бирюзой. Воннегут ослабила хватку, стала нежно, стараясь ненароком тронуть вставшие дыбом соски, ласкать смуглую грудь Цэцэг, приблизила лицо, и Цэцэг ощутила на щеках, на подбородке, на скулах, на веках, на шее мелкие, щекочущие, быстрые поцелуи. Александра ласкала ее соски и не касалась губами ее губ. Цэцэг не выдержала. Она сама рванулась навстречу Александре. Их рты слились, и они задохнулись обе, вместе, ненасытно всасывая, пожирая, вдыхая друг друга; потом отпрянули, рассмеялись. У Воннегут лицо пошло красными пятнами. Она взяла руку Цэцэг и положила себе на низ живота, втиснула ее пальцы во влажную женскую расщелину.
– Гляди, я вся истекаю соком. Где у тебя кровать?
– У меня море кроватей, ты же знаешь...
Они обе еле дышали. Целовали друг дружку ежесекундно. Цэцэг взяла Воннегут за талию, тонкую, как у стрекозы, и очень сильную, под кожей чувствовались все натренированные мышцы.
– Где – ближайшая?..
Воннегут снова прижалась губами к ее губам. Коснулась языком подковки ее зубов.
– Ты что, ослепла... Вот, за тобой...
И Александра подхватила Цэцэг под мышки и под коленки и так, смеющуюся, играющую в ее руках, как золотая рыба, с размаху кинула на постель.
Это очень древнее время. Я вижу его. Мы не можем провидеть время; его дано провидеть только провидцам, пророкам. Время иногда нам снится. Мы любим ловить его во сне, как ловят рыбу сетью. Я поймала тебя сегодня. Я давно хотела тебя поймать. Женщина поймала в любви женщину; ну и что? Это было всегда, и это будет. Сейчас очень страшное время. А мне все равно весело в нем жить. Дай мне свою грудь. Я вберу ее ртом. Я люблю чувствовать во рту грудь, нежность соска, его ягодную сладость, биение горячей крови в нем. Сосок женщины – окончание мира. Здесь мир кончается и начинается бесконечность. Бог придумал женщину для любви, правда?
Возьми губами еще здесь. И здесь. О да. Так.
Какая ты счастливая, что испытываешь все это.
Какая ты счастливая, что ты все это даришь мне.
Древняя сила, великая сила. Раздвинь ноги и открой мне все, что у тебя внутри. Раскройся. Я хочу ласкать все, чем ты владеешь. Бьют часы на стене, бьет ветер в окно. Сейчас зима, а нам жарко, будто мы на Ривьере. Вот, я вся открылась тебе. Женщина всегда так знает, так чувствует женщину, она всегда сделает так, что сладость захлестнет тебя, и ты потеряешь сознание.
Я уже его теряю. На помощь! Ты дура. Все еще только начинается. У тебя можно кричать? Все можно. Здесь нас услышит только Бог. Бог же был против этой любви! А ты меня любишь? Нет, ты что, любишь меня?
Закрой глаза. Я целую тебя в шею. Потом в грудь. Потом целую твои ребра. Потом прикасаюсь губами к животу. Лижу языком пупок. Целую золотое руно внизу живота. Мои губы здесь, у края твоей тайны, у пропасти желания. Если я коснусь тебя губами – ты превратишься в птицу.
Я хочу превратиться в птицу! Пожалуйста! Скорее!
Я целую твой мокрый соленый жемчуг. Я раскрываю губами твой бутон. Я всовываю дрожащий язык в твою раковину. Я превращаю тебя в продолжение себя. Я превращаю тебя в дрожание, в крик, в льющийся сок, в запах, в свет. Я превращаю тебя в смерть, но ты воскресаешь.
Они отдыхали. Воннегут курила, отводя руку, ссыпая пепел в изящную морскую раковину с белыми многочисленными смешными рожками, переливающуюся изнутри голубым перламутром. За окнами брезжил рассвет. Цэцэг опустила балдахин над кроватью. Они на миг выпали из времени, сейчас нехотя возвращались в него.
– Как твой богатенький Буратино? – Александра всунула тонкую сигарету в зубы, наблюдала снизу, лежа, как вьется, тает над ней дым. – Тебе с ним хорошо? Не надоел?
– Я не задавалась этим вопросом, знаешь ли...
– Не хочет ли он, такой талантливый и многообещающий, потесней прижаться к алмазному концерну «Де Бирн»? Я сблизилась с «Де Бирн» в Париже, слетала к ним и в Амстердам, и в Брюссель... Это перспектива. «Де Бирн», судя по всему, останется единственным в мире монополистом – продавцом алмазов. Наши ребята из Якутии хотели его обойти, да факир был пьян, фокус не удался. – Воннегут снова глубоко затянулась, ссыпала пепел в раковину. – «Де Бирн» взял быка за рога. Все, они короли. Разве твой красивый бойфренд дружит не с королями?
Цэцэг потянулась к Воннегут. Их груди опять соприкоснулись. Она прикурила от гаснущей сигареты подруги. Балуясь, выпускала дым изо рта колечками.
– Ему сейчас не до алмазов, Александрина. Ефимку убить хотели... прямо на улице. Обнаглели... Он теперь без кортежа «быков» на улицу не вылезает. Если в машине куда едет – две машины его сзади пасут. У кремлевских боссов таких сторожей нет. У него слегка крыша поехала, я так думаю. Дела застыли... верней, все идет на автопилоте, а он – глядит в иллюминатор и думает: когда, твою мать, разобьемся?!
Они обе расхохотались. Александра докурила сигарету, сунула в ракушку.
– И все же подумай, детка. Я и тебе алмазик подкину... хорошенький... крупненький... за деловое сводничество. Мой покойный муж серьезно занимался якутскими алмазами, ты в курсе... и «Архангельскдиамантом»... Там, у Белого моря, геологи крупное месторождение открыли, такие кимберлитовые трубки, что – ой-ой-ой... Ну, мой благоверный въехал в это дело по самую маковку... да неумен оказался, убрали мальчика вовремя. А чтоб не рыпался лишнего.
Она взяла из пальцев Цэцэг сигарету, нагло затянулась, поднесла лицо к ее лицу, хулигански вдунула ей дым в рот. Зеленые глаза сверкали двумя сколами хризопраза.
– Нет, нет, – Цэцэг забила, засучила ногами в воздухе, откашливая дым, притворно колотя кулачком Воннегут по голой спине, – это правда, ты действительно была тогда там... ну, на том знаменитом пожаре?.. И тебе удалось спастись из этого ада?.. Невероятно! Говорят, там все к черту рушилось, полыхало, люди задыхались в дыму, как котята, на огне как куры жарились...
– И что тебе так дался этот пожар? Ну, горела гостиница и горела. Люди погибали, между прочим. Отличные люди. Им бы всем жить да жить. – Хризопразы глаз глядели сквозь дым равнодушно. – Ты никогда не видела, как люди прыгают вниз, на асфальт, с двадцатого этажа, только чтобы не сгореть? Я – видела.
– А что ты делала тогда в гостинице?.. Какого черта...
Воннегут положила ей теплую руку на голую грудь.
– Нет. Мне все это приснилось. Выкинь из головы. Я там никогда не была. Я просто созерцала одну обалденную картинку. Во Флоренции, в галерее Уффици. Рафаэль, «Пожар в Боргезе». Страшная картинка, я тебе скажу. Как он огонь написал! Венецианская розовая, стронциановая желтая, яркий краплак... По глазам, подруга, бьет. Ослепляет.
Она быстро согнулась, спина ее выгнулась колесом в кровати. Быстро, мгновенно опустила голову к развилке смуглых, раскинутых ног Цэцэг.
Вернисаж был в разгаре. Толпа шумела, гудела, то глухо, то звонко жужжала. Раздавались смешки, восклицания, приветствия. Кто-то надсадно, старчески кашлял в платок. Поблескивали стекла очков. Резко, ударами светового хлыста, взблескивали связки ограненных драгоценных камней на шеях, на плечах и запястьях женщин. Женщин на вернисаже было великое множество, они толпились в изобилии, они были наряжены каждая – как царица; степенью наряженности и украшенности жен и любовниц, как встарь, при графах и вельможах, при командармах и генсеках, мерялся успех их мужчин. VIP-персон тоже было предостаточно. Важные люди высшего столичного света глядели на иных, кто рангом пониже, откровенно
