требухе брильянты от де Бирн зашиты?!» – «Ну, тогда я б и сам жмура взрезал... Финкой... Как два пальца...»
И поэтому Фарада мог понять Хирурга.
Хирургу нужна была новая ступень.
И он должен был на нее подняться.
А для этого надо было сбросить с трона старого вожака. Старого царя.
И воссесть на престол самому.
Поэтому, когда Хирург рванул на себя ручку двери Бункера, бросив Фараде через плечо: «Пора менять коней на переправе», – Фарада не удивился. Он ждал от Хирурга этих слов давно. Он только спросил ему, когда дверь в Бункер уже была настежь распахнута: «А Баскаков?»
Из открытой двери хлынул черный поток музыки. Опять приехал Таракан? Нет, это молодняк балуется. Это группа «Черный дождь» разнуздалась. Прикалываются ребята как хотят. Копируют «тараканов». Расставили на столах тарелки, только там не ветчина и пирожные от спонсоров, а жалкие куски селедки, огрызки ржаного хлеба, ошметки воблы, да между тарелок – бутылки пива. Еще целый ящик пива под столом. Гуляй, рванина! А музыка – захлестнет тебя с головой! Не выплывешь!
Слабаем клевый музон, чуваки, за помин души тех, кто погиб в Хрустальную ночь!
Музыка, музыка, музыка... Может, все на свете есть просто музыка... А они все – инструменты, на которых играет... кто?..
И Фарада и Хирург увидели за столом – Хайдера.
Хайдер восседал во главе стола, как свадебный генерал. У Хайдера было очень бледное лицо. Хайдер молчал и слушал, как «Черный дождь» изгаляется, вылезает из кожи вон. На скулах Хайдера катались желваки. В глаза Хайдера лучше было не смотреть.
В глазах Ингвара Хайдера, Черного Фюрера, предводителя Neue Rechte, великого Черного Ярла всех скинхедов, собранных под знаменем Великого Кельтского Креста, стояла черная пустота.
«Ведь у него же глаза были светлые, светло-голубые, ледяные», – с ужасом подумал Фарада, всматриваясь в лицо Хайдера, и отвел взгляд. Музыка гремела. Колонки были врублены на полную мощность. Руководитель скиновской группы «Черный дождь», Юрка Динозавр, приволок со свалки выброшенные кем-то старые усилители, починил их, и сейчас они гремели не хуже, чем на концерте Таракана. Фарада не подошел к Фюреру. Он так и остался стоять, где стоял – у двери, сметенный волной музыки, убитый черной пустотой, хлестнувшей по нему, как плеть, из глаз Вождя.
К нему вразвалку подошел Алекс Люкс. У Люкса был подбит правый глаз. Кто-то вдобавок ножом полоснул ему по подбородку. Рана уже затягивалась. Грубый шрам будет, подумал Фарада.
– Цел?
– Как видишь.
– И я цел. А много наших полегло. Но много нечисти мы подавили.
– Да, много. – Фараду затошнило.
– В этом смысл нашей жизни, старик.
– Да. В этом смысл жизни.
– А где Бес?
– Бес? Соскучился по нему?
– Я не «голубой».
– Бес на зоне. Так пацаны говорят.
– На зоне? Поймали?
– Или в санатории. Не приставай с глупыми вопросами. Если цел – появится. Появлялся же он на собрании. Если мочканули – значит, мочканули. Туда и дорога.
– Дорога у нас всех одна, Люкс.
Люкс ожег Осипа светлыми, как солярка, радужками из-под низкого, как у гориллы, бритого лба.
– Это верно. Эй, Хирург! – крикнул он, пытаясь перекричать грохот музыки и вопли: «Нас не догонишь! Нас не убьешь! Вас до костей исхлещет черный до-о-ождь!» – Что новенького? Где кемарил?! Сколько на твоем счету черножопых, а?! Раскалывайся!
Хирург медленно подошел к Люксу. И Люкс втянул голову в плечи.
Фарада видел – Хирург смотрел на Люкса уже взглядом владыки. И Люкс, грозный Люкс, что мог жестоко, ни с того ни с сего, для профилактики, просто так заехать тебе в скулу, просто так сыграть на твоих ребрах кулаками, как на ксилофоне, просто так подставить тебе подножку, чтобы ты упал мордой в грязь, а он бы стоял над тобой и хохотал: «Это дзен! Дзен, дурень!.. Вот так поступают с глупыми учениками мастера дзен!..» – скис, поджался, как пес, ударенный сапогом в брюхо, чуть ли не завизжал: «Пощади!»
– Сколько убил – все мои. Еще вопросы будут?
Люкс стоял и молчал, вжав бритую колючую голову в плечи. Синяк на его щеке расцветал, наливался кровью – его ударили совсем недавно. Хирург молчал тоже. Ждал.
– Вопросов нет? Тогда слушаем музыку.
Он поднял руки над головой и зааплодировал песне, которая только что закончилась. Передышка в мертвом море грохота. Гудели усилители. В наступившей тишине были слышны только сухие одинокие хлопки Хирурга.
Хайдер сидел не шевелясь.
И тут дверь хлопнула, и в Бункер вошел Баскаков.
Чудовищный шрам, идущий у него через всю щеку, нервно дергался.
Он тут же пересчитал по головам всех присутствующих, как скотов.
– Браво, брависсимо, – вбросил он в тишину, как железный шар. – Гениально. Гениально то, то вы все живы. А кое-кто, увы, не жив. Предлагаю почтить их память вставанием.
Музыканты вытянулись в струнку. Сидевшие за столом скинхеды завозились, встали. Наклонили лысые головы. Воцарилось нехорошее, тяжелое молчание. Все молчали далеко не минуту. Бог знает сколько времени прошло, прежде чем страшную тишину нарушило лязганье медного голоса Баскакова.
– Соратники! Солдаты! Благодарю вас. Это первый бой. Но не последний. Все еще впереди. Будущее будет наше!
Все молчали.
– Я только что из Котельнича. Я отвез на базу всех, кто уцелел. Вижу здесь вас. Хорошо, что вы все живы. И не в лапах тех, кто безжалостно губит...
Все молчали.
– Солдаты! – Баскаков поймал взгляд Хайдера. И содрогнулся. Но глаз не опустил. – Простите, если мы, генералы, вас не уберегли. Вы делали святое дело. Вы очищали...
Все молчали.
И Баскаков осекся. Он не мог продолжать речь.
Он понял, что это заведомо лживая речь.
А лжи сейчас, именно сейчас, он не хотел.
Он молчал, и это звучало посильнее всех речей.
И ему молчали в ответ, и это звучало посильнее всех аплодисментов и воплей: «Хайль!»
И Хайдер, Черный Фюрер, медленно, тяжело встал из-за грязного, уставленного мисками с селедкой и бутылками пива, длинного стола.
Встал и медленно, тяжело ступая, подошел к Баскакову.
И вскинул голову. И обернул лицо к своим бритоголовым солдатам.
Свое незрячее лицо.
Ибо глаза его были открыты, но они не видели.
И медленно, тяжело, так, как падают смоляные, дегтярные капли черного дождя, он проронил:
– У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Где ваше логово, солдаты? Где ваш дом?
Солдаты молчали.
И Осип Фарада, сам не понимая, зачем он это делает, крикнул пронзительно:
– Наш дом там, где нас убивали!
Злой оскал прочертил лицо Хирурга.
