И лицо Лурда на чердаке, во тьме... Ангела, принесшего тебя, Царицу всея куртизанок, на крыльях в Пари...
Барон дрожащей рукой схватил ее руку. Прикоснулся губами к ее пальцам.
– Простите меня... Мадлен, дорогая... Я не вправе... Я вижу, что вы... необыкновенная... Вы не как все женщины... Я не знаю, кто... вы...
Он отнял лицо от ее ладони и поглядел на нее, стоя на коленях на деревянной хризантеме.
– Я? – Мадлен усмехнулась. – Я сама не знаю. Ну, я и я. Мадлен зовут меня. Вставайте с полу, барон. Отряхните брюки. Забудем этот разговор. Я пошутила.
Он встал с колен. Щеки его горели краской стыда и отчаяния.
– Будем считать, это моя маленькая месть за то, что вы пытались обнимать и целовать меня без моего на то ведома и согласия.
Ее глаза, блестя водопадными брызгами между мохнатых ресниц, весело смеялись.
Она подошла к столику, разлила по бокалам невыпитое вино. Взяла два бокала, протянула один барону.
– Мировая?
Бери, бери, гусак, бокал. То ли еще будет. Я девчонка боевая. Мадам Лу всегда говорила, что на меня острастки нет. Еще не придумали ту плетку, ту дыбу, которая...
– Графа вы больше не найдете. Эроп большая. Правда, есть выход из создавшегося положенья.
Она всунула ножку бокала в негнущуюся холодную руку барона, погладила его по обросшей бородой щеке и чокнулась своим бокалом с его. Капли вина вылились на паркет, брызнули на белую манишку барона.
– Если вы даете клятву оставить мысль об убийстве графа и наново подружитесь с ним, я извещу его об этом. Все-таки он ваш друг. А может стать и соратником. Тогда он появится в Пари снова. Подумайте хорошенько. И еще одно.
Она выпила залпом сладкое вино, улыбнулась. Ее губы, испачканные в вине, как в крови, сияли и улыбались белозубо. Она была вся – торжество, веселье, победа.
– Оставьте Князя в покое.
Барон отхлебнул вина, пытаясь успокоиться. Унять дрожь в руках, в коленях.
– И что тогда?...
– Тогда я не откажусь работать на вас.
– Это что... новая сделка?...
– Выходит, что так.
– Только теперь вы диктуете условия?...
– Как вы догадались.
Она швырнула пустой бокал через плечо.
Драгоценный богемский хрусталь разбился вдребезги.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. НОЧНОЙ КЛУБ
С той ночи, когда она вернулась из Венециа, барон изменил тактику.
Она не думала, что, заставив его встать перед ней на колени, она заставит его считаться с ней. Наоборот. Она прекрасно понимала: он не забудет ни потрясения, ни унижения. Каким чудом она совершила это? Она не знала. Может быть, поняла бы все только Кази. Бедная Кази. В Кази дремали неведомые силы. Мадлен помнила, как Кази тряслась и дрожала, пересказывая ей видения будущего: Мадлен на троне, с короной на голове, в мантии... Бред. Начиталась пошлых бульварных романов. Весь Пари наводнен пошлейшими книжонками, любовными романчиками, где знатные дамы и господа на каждой странице то целуются, словно голубки, то предаются разнузданнейшему разврату, и все это происходит то во дворцах королей, то в опочивальнях герцогинь. Простого люда как бы нет.
Закуривая, сидя в гостиной напротив напугавшего ее портрета инфанты, она подумала, что вся ее жизнь – такой вот бульварный роман. Один к одному. И выдумывать не надо. Садись и пиши. Еще позавлекательнее будет. Читатель и не поверит, что все это взаправду было.
Стряхнуть пепел в черепаху. Бедное животное. Где твои лапки. Где носик. Высушили панцирь, выдолбили его для человеческой вздорной потребы. Неужели и из ее черепа будет кто-то когда-то пить вино?... есть винегрет...
Тело истлеет в земле.
Покуда оно не истлело – она еще подергается.
Вчера она была у очередного клиента Черкасоффа. Он плел ей небылицы в лицах. Она записывала тщательно. Хитросплетения политических, денежных, любовных нитей плясали под ее пальцами и губами. На ее дергающемся в любовном постельном танце теле отпечатывались тайны, неведомые никакому простому народу. Да и что такое народ? В Эроп он живет тихо. Взрываясь порой весело и разноцветно, как шутихи, как карнавальные ракеты. От тоски. От неправды. От бесхлебья. Мало ли от чего. Везде ли таков народ? А Мадлен, кто она такая? Она – народ?! Судя по всему, да. У нее румяные щеки. Крепкое здоровье. Лошадиная выносливость. Бычье упрямство. Железные, созданные для танца и любви ноги. Сильные руки – она может и обнять, и задушить, и вспахать землю, и поднять на локте тяжеленького ребеночка. Ребенок. Тучи мужиков, и ни разу... Ни разу, за всю жизнь в Пари, она не забеременела. Господин Воспитатель, Дьявол его душу знает, что-то сделал с ней тогда, в Черной комнате, в ее беспамятстве. Тот выкидыш она запомнила, правда, накрепко. Чудовищная, разрывающая внутренности боль. И сердце. Вместе с плодом вынули и сердце. Что у нее вместо сердца? Да, бьется. Да, слева. И болит. И любит. Но сердце полонянки, девочки из Рус, выдернуто с мясом – со снегами, с метелями, с площадными криками торговцев сбитнем, с луковицами золотых куполов.
Вот только голова ее осталась, золотая, как купол.
Она затушила сигарету в пальцах. Взбила рукой прическу. Сейчас должен прибыть барон с неким подручным Пьером. Барон счел, что настала пора знакомить Мадлен с сообщниками. Отчего мужчины так любят играть в кровавые игры? Мужская природа требует сражений и жертв. И Бог придумал так, чтобы женщина вставала между бьющихся, между клинков и дул, улыбалась, разводила руками ружейные стволы. А потом ложилась на взрытую землю поля битвы и разводила до хруста колени. Нате! Зачинайте! Хватит ли у вас сил для моего сражения?! Только вы родили смерть, а я рожу жизнь.
Рожу. Родить. Несбыточно.
Она поднялась из кресла и стремительно подошла к двери – открыть на требовательный, нетерпеливый звонок.
– О, Мадлен, – барон довольно сверкнул камушками глаз, целуя ее запястье, – да вы уже одеты! Ваше длинное платье, новое... вам очень к лицу. Даже слишком. Знаете, Веласкес написал портрет папы Иннокентия Двенадцатого. Жестокий портрет. Папа увидел, помолчал и произнес: «Troppo vero!» Я бы сказал о вашем наряде: «Слишком сильно!»
– Да, я такая, – вскинула голову Мадлен, – я слишком люблю все, что «слишком». Это тоже один из семи смертных грехов, барон?...
– Позвольте представить вам помощника. Пьер Карден, – барон обернулся к спутнику.
Высокий, лысоватый, смуглявый молодой человек – из тех, кого в Пари называли «золотая молодежь» – с бритым в модной стрижке «гарлем» черепом, со столь же модной неухоженной синей щетиной на щеках, со шрамом на верхней губе («открывал банку с кофе, жесть – кровельное железо, нож отскочил и мазнул по губе, и разрезал аж до кости!.. кровищи вытекло!» – шутил он в ответ на безмолвный вопрос Мадлен потом, но она-то знала, что это вранье: за шрамом скрывалась страшная ночная жизнь с виду паиньки Пьера), с серьгой в левом ухе – памятью о службе на флоте Эроп, о временах, когда он носил берет с кокардой и широкие брюки клеш, – сдвинул каблуки по-военному. Глаза вальяжного молодого человека скользнули по Мадлен, мгновенно охватив и ее стать, и проникнув в глубину ее мыслей.
Э, парень, да ты не прост.
– Мадлен.
– Пьер. Вы готовы?
– Да.
– Мы едем в ночной клуб. В один из знаменитейших ночных клубов Пари.
– Куда, Пьер? – спросил барон, делая вид, будто не знает маршрута, будто это Пьер все на ходу
