Да только молюсь я всегда и за возлюбленных мира всего; ибо любовники – то, что останется навсегда, то, что не исчезнет, даже если моря поднимутся и великие волны обрушатся на сушу и потопят ее в новом Потопе; если земля разверзнется и поглотит все строения, все богатства и красоты, сотворенные жалким человеком.
На берегу Страшного Суда останутся любовники, двое, мужчина и женщина, сплетшиеся в страстном объятии; пылко целующие друг друга; глядящие друг на друга сияющими, полными слез глазами. Я знаю это.
– Обними меня, Гришка... крепче... крепче...
– Что ты, Царица!.. тебе никак боль причиню...
– Снова возьми все... все, что тебе принадлежит... я не насытилась тобою...
– И я тобою тоже, безумица моя...
Мы снова соединились. Стон вырвался из моей груди.
Стон вырвался из груди Мадлен и повис в воздухе спальни.
Прямо перед собой она увидела раскаленные, глубоко, под лоб, запавшие глаза гипнотизера в тюрбане.
О! Она догадалась.
Сквозь замутненное сознание пробилась ясная, холодная мысль.
Это он наткнулся на нее там... в соборе Нострадам. Он погрузил ее в забытье. Он...
– Итак, Мадлен! – донесся до нее, как из подземелья, голос барона. Пахло табачным дымом. В блуждании по видению она приняла запах баронского табака за аромат от усов и уст Гришки. Кого так звали? Что говорит ей это имя? Ничего. Разве только то, что оно принадлежит человеку из Рус. – Вы проснулись. Соизвольте сказать, что вы видели в ваших снах. Думаю, что граф видел то же самое. Вы дергались одновременно. – Он рассмеялся. – Пьер, почему она молчит?
– Она еще выкарабкивается из бессознанья, Черкасофф, – тихо ответил Пьер. – Не торопите ее. Дайте ей несколько мгновений.
– Зачем... вы сделали это со мной?...
Она разлепила губы. Черкасофф подошел к магу, положил руку с сигарой ему на плечо.
– Какой вы замечательный мастер, Шри Гхош, хоть и два слова знаете по-эропски, – одобрительно бросил. – Пьер, поблагодари!
Режиссер вытащил из кармана портмоне, кинул восточному человеку. Тот с поклоном поймал кошель и упрятал под массивный водопад складок длинного одеяния.
– Мы сделали это с тобою, чтобы ты лучше поняла свою задачу. Свою новую задачу, которую мы хотим перед тобой поставить.
– Что это за задача?...
Губы не повиновались ей. Краем глаза она увидела, как корчится и изгибается в кресле граф, вытягивая вперед скованные руки, сжатые в кулаки.
Она ощущала великую, странную тоску.
Будто ей в тело... нет, в сердце... вставили горящий стержень, причиняющий сладкую боль, вызывающий бурю неземного наслаждения, без которого жить больше нельзя... и, подержав, вынули. И больше никогда не дадут лакомства.
Живи теперь без наслаждения. Без любви. Без страсти. Без чуда.
Живи и сохни. И засыхай. И томись. И вожделей. И никогда не насладись больше.
Боже! Неужели любовь... страсть... это наркотик?... Это яд... и ее накормили ядом... и она теперь больше не сможет жить без него...
Князь... Князь... Где Князь... Где ее единственная любовь... Где ты!.. Спаси меня... умираю...
– Да, все верно, – барон сверкнул глазами в восточного волхва, одобряя его мастерство, – вы получили такую порцию наслаждения, мыслимого и немыслимого на земле, что вы болше не сможете жить без него, Мадлен. Мы проникли в вашу душу и... ну, как бы это выразиться посподручней... заколдовали ее, хоть вы и наверняка не верите в подобного сорта штучки. Я верю в них. Я. Сильнее наслажденья ничего нет на земле. Это вино. Это водка. Женщины быстро становятся алкоголичками. Помните картину – «Любительница абсента»?... Так вот, Мадлен. Слушайте теперь внимательно. Вы – отныне – такая же любительница спиртного. Вы без глотка не сможете. Не выживете.
– Какого... спиртного?...
Она облизнула пересохшие, растрескавшиеся, искусанные в пылу видения губы. Что брешет брехун барон?! Она покосилась на корчащегося в кресле Куто. На него страшно было смотреть. Из прокушенной губы текла кровь. Лицо пошло красными пятнами. На брюках расплывалось мокрое пятно.
– Что вы сделали с нами?!
Барон, дымя неизменной сигарой, остановился напротив кровати, покровительственно посмотрел на распластанную перед ним Мадлен.
– О, уважаемая проститутка всего Пари. А может, и всея Эроп. Королева шлюх. Вы же не могли без наслажденья и раньше. А теперь не сможете без каждодневной конфетки. С одним условием.
– Что это за условие?!
Барон ссыпал пепел на ее обнаженный, светящийся сквозь лоскуты рваной парчи, живот. Попал пеплом в зрачок Третьего Глаза. А пусть не глядит. Пусть ослепнет хотя бы на миг. Не все ж ему видеть.
– Вы будете получать ваш шматок неземной страсти за... хм, небольшую услугу.
– Я и так работаю на вас! Что вам еще надо?!
– Вы работаете без огонька.
Мадлен, закусив губу, глядела на Черкасоффа.
Так вот куда ты влипла, девочка. Вот во что вляпалась. Ты и не ожидала такого поворота событий. Ты думала – барон... так... делец... политик... жулик... мешок с деньгами... скучающий франт... от скуки – заговорщик, но кто сейчас, когда мир трещит по швам, не играет в заговоры... Ты не знала, до какого края может дойти изощренный цинизм барона. Или это... месть?! За то, что ты тогда его мордой... об стол... что он стоял перед тобою, шлюхой, на коленях...
– Без огонька, без страсти... без огонечка, да!.. А мне надо, чтобы вы отдавались тому, что я от вас потребую, целиком. Вы ведь сейчас будто из-под палки пляшете! По принужденью. А я хочу, чтобы вы посвятили этому жизнь.
– Чтобы я продала душу Дьяволу.
– Лестное сравнение. Куто! Вы очнулись?... Божественно. Вы слышите, как возмущается ваша подопечная? Посмотрим, как она зоговорит, когда не получит на завтрак того, что она видела в гипнотическом сне Шри Гхоша.
Мадлен дернулась, выгнулась на кровати, вцепилась зубами в холодно-полярное серебро наручников, пытаясь, в напрасном отчаянье, их сорвать.
Она подняла голову. Из-за спутанных золотых волос, налезающих ей на лоб, на щеки, она глядела на Черкасоффа горящими глазами, как взбесившаяся пантера, как хищный зверенок, пойманный в чащобе в капкан и не видящий спасенья ниоткуда. Зверь перегрызает лапу и уходит. Что может себе отгрызть она?! Разве прокусить жилу жизни, бьющуюся под тонкой кожей. И тогда пусть выйдет наружу кровь. Красная, не голубая. Простая, простецкая, народная, насущная. И она уснет. И Князю скажут; и Князь придет, примчится издалека, чтобы склониться над ней, взять ее на руки и унести от всех. Чтобы уйти вместе с ней.
Так он сказал ей тогда... когда они убежали с бала-маскарада. И он испачкал розовые шаровары раджи вездесущей и наглой грязью Пари.
– Вы уверены, барон, в том, что я так сильно буду хотеть того, что вы мне так настойчиво навязываете?...
– А разве вы сейчас этого не хотите? Разве вам не плохо сейчас?... Не тоскливо?... Разве вам не хочется...
Барон игриво наклонился к ее лицу.
– ...чтобы вас сейчас обняли мужские руки?... Чтобы мужчина вошел в вас и завладел вами всецело?... И надолго?... Разве в вас не поселилась пустота и мука?...
Внимание, Мадлен. Это ход сапера по заминированному полю. Проверка на вшивость.
В ней пустота и мука. И тоска. И боль. И тяга. И желание. И огромное, неутолимое желание. И оно
