однако большинство высказалось за. Потом ему пришлось присутствовать на обсуждении срочного строительства обсерватории на Западном континенте. Пока он кипел возмущением, все остальные, похоже, заразились энтузиазмом предводителей Вейров и говорили исключительно о поставках необходимых устройств, о транспортировке и строительстве, о работах и материалах, причем все это без привлечения дополнительных средств, против чего он уже готовился возразить со всем пылом.
В итоге Звездные мастера и проклятые предводители Вейров добились всего, чего хотели. Ему ни на секунду не приходило в голову, что он сам виноват. Он был готов к тому, чтобы спорить из-за прошений и опровергать слова заявителей — из принципа; однако никаких прошений пока что не рассматривалось. И не обсуждалось. Если он не останется, возможно, Конклав пропустит что-то еще, проголосует за нечто новое и утвердит это как закон, а он не сможет даже вовремя представить себе последствия. Нужно заставить Безика сопровождать его. Тогда он хоть на что-то сгодится. Барген взял с собой сына, Грож тоже; они имели право выступать от имени лордов-холдеров как ид полномочные представители при рассмотрении прошений: Фандарел, например, ввел в Конклав в качестве своего представителя мастера Джейнсис.
Вечером Торик бродил по холду и по площади Встреч. Его должен был разыскать Дорс. К утру, когда Дорс так и не появился, еще до начала заседания Конклава Торик спросил на станции скороходов Телгара, не доставляли ли ему каких-либо посланий. Посланий не оказалось, однако он встретил Кашмана, и ему пришлось возвращаться в холд в обществе лорда Керунского. Кашман все еще кипел от ярости по поводу суда в цехе печатников. В ту ночь его не было в Керун-холде, однако дело могло и подождать до утра. Он жаловался на то, что на суде присутствовал Н’тон, предводитель Форт-Вейра, — а всем известно, что Керун находится вне зоны, на которую распространяется влияние Форта; о Джексоме же вообще говорить не приходится. О чем же еще можно было говорить с Ториком, да еще и при таких обстоятельствах!
Поздно вечером Торик снова бесцельно бродил в окрестностях площади среди палаток, стараясь держаться в тени, чтобы Дорс имел возможность подойти к нему незаметно для чужих глаз. Его тревожил вопрос о способностях драконов, которые изучал Игипс. Насколько знал Торик, драконы могли говорить со своими всадниками, перемещаться в Промежутке и жевать камень, чтобы изрыгать уничтожавшие Нити пламя. Нужно попросить мастера Эсселина, чтобы тот просмотрел все, что Игипс говорил об этих существах. Все, что делал или говорил Игипс, тщательно записывалось. Эсселин, следовательно, мог отыскать нужные сведения и доложить Торику.
Он уже начал второй раз обходить площадь, когда ему пришла в голову мысль: кто были эти Очистители, которых так поспешно отправили в ссылку? Если никто из них не назвал своего имени, цеха или холда, то кем они были? С другой стороны, Джексом был одним из судей. Он узнал бы Дорса. И Н’тон. И мастер-печатник Тагетарл.
— Лорд Торик!
Его окликнули по имени глубоким тихим голосом. Дорс упоминал, что у Пятого — весьма необычный голос. Это красноречивый оратор, говорил Дорс, он умеет убеждать людей.
— Да? — Торик отступил в тень.
Ему всегда очень хотелось встретиться с Пятым. Дорс рассказывал, что у этого человека есть навязчивая идея, основанная на том, что мастер-арфист Робинтон был найден мертвым в комнате Игипса примерно в то же время, когда Мерзость уничтожила сама себя. Может быть, мастер Робинтон действительно обнаружил недобрую суть всех советов и сведений Мерзости и пытался спасти от нее Перн? Или Игипс, поняв, что его злобные замыслы по осквернению и совращению планеты раскрыты этим человеком, убил мастера-арфиста? Общеизвестно, что у Игипса были секретные средства защиты…
Эта идея заворожила Торика с того самого момента, как Дорс впервые высказал ее. Теперь ему предстояло говорить с тем, кто додумался до нее первым…
Утром, едва Тай проснулась, у ее постели немедленно оказалась Сагасси.
— Тебе что-нибудь нужно, всадница Тай? — спросила она и, не дожидаясь ответа, откинула покрывало.
— А разве я сама не могу дойти? — спросила Тай. Она намеревалась как можно скорее избавиться от слабости и зависимости. Однако Сагасси была так деловита, что Тай даже не ощутила смущения от того, что ей помогают.
— Я просто тебя поддержу за плечи — на всякий случай.
Тай действительно потребовалась помощь для того, чтобы подняться на ноги, однако в остальном она старалась обходиться своими силами.
Ее ноги все еще плохо слушались ее, но, по крайней мере, не болели; кроме того, ей было тяжело сгибать ноги в коленях — впрочем, на левую ногу она даже могла наступать, не испытывая особых неудобств, так что ее небольшое путешествие прошло вполне удовлетворительно. Ей удалось самостоятельно умыться. Она съела весь завтрак, принесенный Сагасси, а потом спросила у нее, как спрашивала у всех, кто входил в ее комнату, когда она сможет увидеть Зарант’у, Ф’лессана и Голант’а.
Сагасси уже не первый раз задавали этот вопрос; она уперла руки в бедра и покачала головой:
— Если ты спрашиваешь меня, так я тебе скажу, что ни тебе, ни им пока от этого добра не будет. Я сама обо всем позабочусь.
И она вышла.
Тай едва сдержалась, чтобы не выплеснуть на Сагасси скопившееся в душе отчаяние: ей все время отвечали что-то подобное. Однако тут в комнату вошел Т’лион, всадник бронзового Гадарет’а; за ним вернулась Сагасси, на лице которой играла довольная улыбка.
— Ты выглядишь гораздо лучше, — проговорил Т’лион. — Сагасси решила, что я достаточно силен и достаточно высок ростом.
— Откуда ты знаешь… — начала было Тай и тут же ответила себе: — А, Гадарет’ был там в то утро, верно?
— Да, был — и с тех пор крайне доволен собой и весь сверкает. А теперь обхвати меня за шею.
— Я могу, могу ходить!
— А я в этом сомневаюсь и пришел, чтобы отнести тебя на руках, потому что, если ты захочешь навестить обоих раненых — Зарант’а уже поправилась, — тебе придется ходить слишком много.
Прежде чем Тай успела возразить, он подхватил ее на руки и вынес из комнаты. Ее столько раз переносили с места на место, что в прикосновениях Т’лиона ей уже не чудилось ничего интимного.
— Я понимаю, тебе хочется удостовериться, что с Зарант’ой все в порядке, но Ф’лессан находится неподалеку, так что сначала мы заглянем к нему.
Внезапно что-то изменилось в его жизнерадостном голосе; он внес девушку в одну из самых больших спален — но не в ту, где Тай так часто спала вместе с Ф’лессаном. Слезы навернулись на глаза всадницы, когда она увидела Ф’лессана — его бледное лицо, подергивающиеся от боли губы, изломанные брови, шрамы на лице и то, как беспокойно он метался на подушках. Под покрывалом его тело выглядело странно массивным: это из-за бинтов, подумала Тай, отдергивая руку, которую невольным жестом протянула к нему. Ему не должны позволять так метаться. Манора сказала, что его раны слишком глубоки. Он может повредить себе.
Т’лион усадил девушку в кресло подле кровати. Она заметила, что с правой стороны головы темные волосы Ф’лессана коротко острижены; под ними виднелись швы. Дрожащими пальцами она провела над его лицом, не касаясь кожи. Шрамы не были слишком глубокими, но все равно ужасно было видеть их на его красивом лице.
Словно почувствовав, что кто-то смотрит на него, Ф’лессан снова беспокойно заметался по подушкам; левая рука свесилась с узкой кровати. Девушка взяла ее, осторожно уложила на постель и нежно погладила его по плечу.
— Тише, Ф’лессан, тише, лежи спокойно. — Она заправила прядку волос, упавших на рассеченную шрамами щеку, за ухо. — Лежи тихо. Голант’ жив!
— Голли? — Его голос был скорее похож на вздох, брови чуть приподнялись. — Голли?
Он открыл глаза, моргнул и попытался сосредоточить взгляд на ее лице. Ее присутствие, похоже, озадачило его.
— Где ты была? — Это прозвучало почти как жалоба.
— Они не позволяли мне прийти.
