сейчас.
От соприкосновения рук по телу их расплылся жар.
– Джонни, – прошептала она. Она была так близко, что дыхание ее губ обвевало ему кожу, отчего все его тело сотрясла волна самых противоречивых ощущений. Он отодвинулся, насколько мог, ненавидя ее всем существом и презирая себя – и от этого муки только усиливались, потому что он никак не мог вспомнить, чем вызваны эти чувства. – Это я, Лейси. Я хочу уйти ненадолго и поговорить с твоим лечащим врачом. Я вернусь.
Его безвольно лежащая в ее ладони рука крепче схватила ее.
– Лейси. Тростиночка.
Это новое потрясение от узнавания еще сильнее отозвалось в их телах. Она глубоко вздохнула.
– Боже мой…
Он смотрел на нее широко открытыми глазами, словно желал прожечь ее насквозь.
– Н-не… приходи… Лейси. Я не хочу тебя видеть.
У нее вырвался придушенный всхлип, и она попыталась отодвинуться от него.
Но его пальцы держали ее руку как в тисках.
– Дождь… капля… – произнес он. – Почему мне вспомнились дождевые капли? На твоем лице? У тебя на носу?
И такая невероятная нежность?
Из глаз у нее выкатилась слезинка и покатилась по щеке.
Она хотела смахнуть ее, но та упала ему на щеку.
– О, Джонни… – Голос у нее задрожал. Она в отчаянии отвела взгляд. – Пойми. Это так тяжело – не только для тебя, но и для меня. Я не хочу здесь находиться, если ты этого не хочешь. Мы уже причинили однажды друг другу страшную боль, между нами все давным-давно кончилось. Я понимаю, что мне не стоило сюда приходить. Но я должна была. Я решила, что нам нечего бояться, потому что мы больше не любим друг друга. И не будем страдать, как тогда. – Еще одна слезинка скатилась на его смуглое лицо.
Но тогда отчего она плачет?
Ее слова были для него пустым звуком. Они только усиливали его боль и негодование, потому что он ничего не мог о ней вспомнить. Потому что им не удавалось передать друг другу хоть что-нибудь о тех чувствах, которые притягивали их, словно мощное подводное течение под спокойной водной гладью. Что-то говорило ему, что когда-то они были созданы друг для друга – телом и духом, – но потом все рухнуло.
– Джонни, я хочу для нас мира и покоя. Я хочу сейчас помочь тебе… но только как друг…
– Чушь…
– Я покидала город в лимузине Дж. К. Я ехала в аэропорт с Джо…
– Это еще кто такой?
Лейси снова отвела взгляд. Глаза ее повлажнели, и в них был страх.
– Неважно, – шепотом остановила его Лейси. – Это не имеет значения.
Однако чувствовалось, как она вся напряглась. Она лжет. Опять лжет.
– Словом, когда я узнала, что с тобой случилось несчастье, что ты на грани смерти, я вернулась… чтобы попрощаться.
– Ах вон оно что! Ну, так давай, черт побери. Прощайся и вали!
– Не так все это просто… когда знаешь, что ты здесь лежишь – совсем беспомощный, что ты связан по рукам и ногам и в любой момент эта жуткая баба может вернуться и вытворять с тобой что ей в голову взбредет.
– Ну, так знай, что лучше она, чем ты! – Миднайт закрыл глаза, чтобы не видеть внезапной боли на ее печальном нежном лице, боли, которую он ей причинил. Но главным образом – чтобы не видеть сладостной красоты ее длинной изящной шеи и ее полногрудой фигуры и не выдать своей тоски. – Давай! Представь, что я сдох. Ты же для этого и явилась – сожрать мой труп, как стервятник. Ты только потому и торчишь здесь, что тебе кажется: живьем меня сожрать лучше.
Лейси побледнела еще сильнее. Ресницы у нее задрожали.
– Зачем ты так? Всю первую неделю я была с тобой, дневала и ночевала в больнице – читала тебе, разговаривала с тобой. Но как только ты вышел из комы, мне не разрешили оставаться. Сказали, что ты опасен.
Лейси склонилась над ним, ее золотистые волосы щекотали его щеку. Он вдыхал аромат ее духов.
Джонни попытался выдавить горькую насмешливую ухмылку.
– Ну и скатертью дорожка.
Ее фиалковые глаза наполнились слезами.
– Джонни, я понимаю, ты, наверное, думал, что у меня совершенная жизнь…
Ее прерывающийся от рыданий голос только усиливал огонь в его жилах.
– Боже мой, Джонни, нет ничего совершенного на этом свете.
Губы Миднайта сжались.
– С какой стати ты думаешь, что мне есть дело до твоей жизни? Только в мою не лезь!
Она попыталась грустно кивнуть головой, но у нее больше не было сил. Она отстранилась от него, но все ее красивое стройное тело вдруг оцепенело, словно в параличе.
– Я… я… не овощ, – прошептал он и вздрогнул: такая острая жалость блеснула в ее глазах. Она тут же постаралась улыбнуться, чтобы не показать виду, чтобы подбодрить его. Он резко отдернул руку.
– Все в порядке, Джонни, – как можно мягче ответила она. – Ты идешь на поправку. Все будет хорошо. И я тебе здесь совсем не нужна. От меня одни только неприятности. Боюсь, мы друг другу никогда не подходили, уж больно мы разные.
Он пристально посмотрел на нее и увидел, как взгляд ее посуровел и в то же время в глазах мелькнул испуг, словно она боялась, что он скажет что-нибудь резкое и причинит ей новую боль. Что-то иное, чем недоверие, и более глубокое, чем ненависть, заставило его смягчить свои слова.
– Да, мы совсем друг другу не подходили, Тростиночка. Но это было здорово, правда ведь? Хоть и недолго. Это нас и ввело в заблуждение.
Не так-то просто отказаться от того, что так здорово. – Джонни еле заметно пожал ей руку, перед тем как отпустить ее.
Эта внезапная перемена в нем ударила ее сильнее его предыдущей жестокости. С нее словно слетела маска и обнажила лицо страдающего человека. Она выдернула пальцы из его руки и убежала. Быстрые ноги Лейси легко несли ее к выходу, а его черное одиночество и беспросветный мрак в усталом сознании стали еще невыносимее.
Глава пятая
На следующий вечер Лейси сидела за длинным столом доктора Инносенс Лескуер.
– Простите, но я не понимаю, зачем надо связывать Джонни.
– Я же вам говорила. Потому что…
Но не успела Инносенс закончить фразу, как яростно зазвонил телефон. Врач подняла трубку, прикрывая ее рукой.
– Простите. Не уловила. – Инносенс нахмурилась, минуту выслушивала, что ей говорят, затем, понизив голос, стала отдавать лаконичные резкие приказы – судя по всему, сиделке из реанимационной палаты.
Было уже около одиннадцати, и Лейси знала, что доктор Лескуер провела в больнице всю ночь у постели своего самого тяжелого пациента. При том, что она была явно переутомлена, выглядела она, как всегда, подтянутой и спокойной, разговаривала размеренно, не повышая голоса. Она была со вкусом одета и изящно подкрашена. Ее рыжие волосы были собраны в пучок и скреплены на макушке. С воротничка белого как снег, накрахмаленного халата свисал стетоскоп.
Большинство людей видели Инносенс такой, какой она и хотела, чтоб ее видели, – не знающей усталости, беззаветно преданной своему делу женщиной-врачом. Но острый глаз Лейси рассмотрел за стеклами очков темные тени вокруг ее карих глаз. Перед ней сидела женщина, которая редко улыбалась, женщина, которая почти автоматически выполняет свои обязанности и душа которой словно оцепенела от какой-то страшной трагедии, навсегда потрясшей ее и обездолившей. На этот счет у Лейси был наметанный
