Мистицизм

вещающий мне: 'Я есмь хлеб для созревших возрастом; возрастай, и снеси [905] меня; но не ты Меня обратишь в себя, как пищу в плоть свою, а ты в Меня обратишься''.[906] Таким образом, Экхарт всего лишь развивает точку зрения Отцов Церкви, когда пишет: 'Господь наш говорит каждой душе: 'Ради тебя Я стал человеком. Если теперь ради Меня ты не станешь Богом, ты не воздашь Мне по справедливости''.[907]

Если мы вообще допускаем, что мистики в самом деле достигают конечной цели своих поисков, то именно обóжением, за неимением более точного термина, следует назвать это достижение — некое кардинальное преображение души. Необходимость такого преображения подразумевается основным принципом, которым руководствуются мистики: 'Мы лицезрим то, что мы суть, и суть то, что лицезрим'. Экхарт, который дает нам самые яркие образчики языка обóжения, обосновывает его необходимость следующим образом: 'Чтобы непосредственно познавать Бога, я должен всецело стать Им, а Он — мной, и тогда Он и мое я сливаются в одно Я'.[908]

Бог, говорит св. Августин, это Страна пуши; ее Отчизна, уточняет Рейсбрук. Мистик в состоянии единения живет у себя на родине, где он не посторонний наблюдатель- чужестранец, но полноправный гражданин, вернувшийся из ссылки. Теперь он полностью тождествен с этой страной, он ее часть, притом что его личность остается самотождественной и неизменной. Подобно тому как дух Англии ведом лишь англичанам, которые знают его не умозрительно, а посредством глубинной причастности к нему и погружения в него, никому, кроме 'обóженных', не проникнуть в сокровенное естество Бога. Да и само это проникновение становится возможным лишь вследствие указанного обретения причастности к жизни на высших уровнях бытия, 'единением с тем Светом, который видят и которым видят'.[909] Речь идет о праве гражданства, которое не может быть получено теми, кто его недостоин. Поэтому в нашем стремлении узнать от мистиков все, что они могут нам поведать о жизни в лоне Реальности, следует отнестись к их сообщениям как можно более внимательно и непредвзято, сколь необычными и, может быть, противоречащими здравому рассудку ни были бы их заявления.

Рассматривая эти свидетельства в плане фигурирующей в них символики, мы прежде всего замечаем следующее: все выдающиеся мистики всячески дают понять, что обóжение в их понимании, как они узнали на собственном опыте, не означает растворения в Абсолюте. Оно именно есть преображение души в Боге, выход на новый уровень жизни, где она становится столь гармоничной и высокодуховной, что ее по праву можно назвать божественной. Вновь и вновь они повторяют нам, что индивидуальность при этом не теряется, — напротив, она становится более реальной. 'Когда, — говорит св. Августин, — прилеплюсь к Тебе, отрешившись всецело от себя самого, то чужды мне будут труд и печаль, и жива будет душа моя, вся полная Тобою'.[910] 'Жива будет душа моя', потому что она 'полна Тобою'. Иными словами, достижение реальности и обóжение — одно и то же; необходимость такого тождества имеет своей причиной то, что только божественное реально.[911]

Мехтильде Магдебургской, а затем и Данте Божество являлось в видениях как пламя или река огня, заполняющая Вселенную. 'Обóженные' души святых им виделись ослепительно яркими искрами, которые с этой рекою составляют одно и в то же время выделяются на ее фоне.[912] Рейсбрук тоже видел каждую душу как 'живой уголек, возжигаемый Богом в сердце Его Бесконечной Любви'.[913] Символы, имеющие отношение в огню, для многих мистиков были наиболее естественны и уместны для передачи природы того трансцендентного состояния, которое они стремились описать. Облако Неведения больше не было тем, на чем заканчивались их поиски: глубоко в него проникнув, они находили свою истинную цель: тот несотворенный, но творящий, всесозидающий Огонь, который Моисеевым 'огненным столпом' вел за собою детей Израиля. Сознательно упоминая великие безличные силы природы — Огонь и Тепло, Свет, Воду и Воздух — в качестве аналогов незримых сил, участвующих в процессе мистического развития, писатели-мистики, похоже, смогли сделать доступными постижению Лик Божий и причастность к нему преображенной души, чего невозможно добиться использованием языка как средства личного самовыражения. Так, Бёме, пытаясь передать единение души со Словом, говорит:

'Вот земное подобие сего: взгляни на раскаленный докрасна кусок железа, который сам по себе темен и холоден, однако огонь так проницает его и сияет сквозь него, что тот излучает свет. Заметь, что железо не прекращает быть, оно по-прежнему остается железом, и свойство огня остается тем же. Огонь не вбирает в себя железо, но лишь проникает в него и сияет сквозь него, давая свой свет. И до и после сего железо остается железом, которое в себе свободно. То же относится и к свойству огня. Точно так же и душа пребывает в Божестве, и Божество притом не проникает в душу, но существует в ней, и все же душа не постигает Божество, но Божество постигает душу, от чего она не меняется и не перестает быть душой, а лишь наследует от Божества Его Величие'.[914]

Разительно сходный образ обóжения дан Ришаром Сен-Викторским — мистиком, который жил за пятьсот лет до Бёме и с сочинениями которого тот вряд ли был знаком. 'Когда душа окунается в огонь божественной любви, — говорит Ришар Сен-Викторский, — она, подобно железу, вначале теряет свою черноту, а затем, раскаляясь добела, становится подобна самому огню. В конце же она плавится, теряет свои свойства и преображается во всецело иное состояние бытия'. 'Каково различие между железом холодным и горячим, — продолжает он, — таково же различие между душою холодной и той, что озарена божественной любовью'.[915] По свидетельству других созерцателей, обóженная душа преображается волнами Несотворенного Света подобно тому, как головня в пылающем очаге начинает светиться его пламенем. 'Души, брошенные в очаг Моей любви, — сказал Голос св. Катерине Сиенской, — полностью воспламеняются Мной, как головня, которую поглотило пламя, и тогда никто не может взять ее, чтобы потушить, ибо она сама стала огнем. Во многом подобно этому никто не может взять эти души и извлечь их из Меня, потому что Моей милостью они стали едины со Мной, и Я никогда не покидаю их, как бывает с теми, кого я еще только веду к совершенству'.[916]

Пожалуй, самое проникновенное и поэтическое описание единения и обóжения, понимаемых как потеря себя в 'Безмолвном Океане' Бога, мы найдем, обратившись к сочинениям подлинного гения мистицизма, — Рейсбрука. Пожалуй, именно Рейсбрук смог избежать всех ловушек, которые подстерегают каждого, кто решается писать на эти темы: при чтении его трактатов создается впечатление, что ему как никому из мистиков удалось донести до читателя главное в мистицизме — ощущение неизреченной радости. Благоговение и радость, глубина теологических построений, психологическая проницательность — все это сочетается с трогательной простотой. Мы присутствуем при рассказе человека, который действительно услышал 'зов любви', услышал призыв 'Вернись домой!', влекущий души к Единому. Смиренная восприимчивость, безропотное самоопустошение является для Рейсбрука, как и для всех великих мистиков, вратами в Град Божий.

'Предавшиеся Богу равно в деяниях и недеяниях, в страдании и радости, — говорит Рейсбрук об обóженных душах, — тем обретают великий покой, внутреннюю радость, утешение и милость, в которых мир не имеет ничего; и ничего в них не может найти никакой притворщик и лицемер, всякий, кто себя предпочитает славе Господней. Более того, эти самоуглубленные и просветленные люди могут своим внутренним взором видеть все, что им угодно, а любовь Божья есть для них то, что побуждает к Единству. Ибо видят они, что Отец с Сыном чрез Святого Духа объемлют Друг Друга и всех избранных и пребывают благодаря Своей любви в Единстве Своей Природы. Таким образом. Их Единство вечно притягивает и привлекает к себе все, что рождается от Него по природе Его или по милости Его. Посему и эти просветленные люди, постигшие свободу духа, возвышаются над своим рассудком до чистых видений, которые выше образов, ибо в этих видениях — вечный призыв Божественного Единства. В безвидном и лишенном образов понимании они проходят через все труды, занятия и обстоятельства, пока не достигнут