Мистицизм

природы и что аналогия с другими инстинктами и стремлениями человека гарантирует, что эти его фундаментальные запросы всегда указывают на наличие возможных способов их удовлетворения.[61] Крупнейшим изъяном витализма как системы является то, что он дает ответ лишь на половину вопроса — на ту его половину, до ответа на которую вообще не снисходил Абсолютный Идеализм.

Мы видели, что мистический опыт, тот полнейший всесторонний опыт, относящийся к трансцендентальному миру, который вообще когда-либо был достигнут человечеством, гласит, что имеются два аспекта, два уровня доступной для обнаружения Реальности. Мы также видели, что намеки на эти два уровня — и даже прямые утверждения относительно этих уровней — изобилуют в мистической оригинальной литературе личностного характера.[62] Чистое Бытие, как говорит Бугру в своем изложении взглядов Бёме,[63] обладает двумя характерными проявлениями. Оно являет себя нам как Сила через борьбу, противоречивость и противоположность собственных качеств. Но оно же являет себя нам и как Реальность, которая гармонизирует и примиряет в себе эти несогласующиеся противоположности.

Таким образом, его манифестация в виде Силы дана нам в динамическом Мире Становления, в шуме и волнении этой жизни, составленной из парадоксов, из добра и зла, радости и печали, жизни и смерти. Бёме утверждает здесь, что Абсолютный Бог добровольно открывает Себя. Однако всякое откровение предполагает появление своей противоположности: свет может распознаваться лишь ценой познания тьмы, жизнь нуждается в смерти, любовь — в гневе. Поэтому если Чистое Бытие должно явить себя как Добро, Красота, Истина, то оно вынуждено будет сделать это, вызывая к жизни свою противоположность, противопоставляя ее себе, — подобно тому как в гегелевской диалектике ни одна идея не полна без своего отрицания. Однако человек справедливо ощущает, что такое откровение через противоположность все еще не полно. Истина в том, что Абсолютная Реальность, этот Музыкант, чья возвышенная музыка обретает звучание ценой такого непрестанного трения между смычком и струнами, присутствует в своей музыке. Но лучше всего он познается в том 'свете свыше', том единстве, где все противоположности снимаются в гармонии, в высшем синтезе; и мелодия тогда воспринимается не как затрудненное развитие звука, но как нечто цельное.

Таким образом, мы имеем:

(а) осуществленную [achieved] Реальность, которую греки и все, кто следовал за ними, понимали под этой кажущейся холодной абстракцией, именуемой Чистым Бытием — Абсолютным Единым, необусловленным и необнаружимым, в Котором все возобновляется. В недифференцированном Божестве Экхарта, в Трансцендентном Отце христианской теологии мы видим попытку разума постичь эту 'целиком иную' Реальность, неизменную, но изменяющую все. Это — великий вклад мистиков в знание человечества о реальности, которую они обнаруживают в этом Абсолюте, выступающем, назло метафизикам, предметом личной любви, целью их поисков, 'Живым существом, живущим первым и живущим совершенным образом, Кто, касаясь меня, низшей, производной жизни, может сделать так, чтобы я жил через Него и ради Него'.[64]

(б) Но, в противоположность нигилизму восточных созерцателей, мистики видят реальность также и в динамической стороне вещей — в кипящем котле внешних явлений. Они сознают вечное Становление, борющуюся, свободную, эволюционирующую жизнь, не просто как театр теней, но как внутренне присущую их Космосу, как ощутимую также и в их собственных душевных трудах — как манифестацию Бога, Его явление, в котором Он имманентен, в котором Его Дух поистине работает и борется. Именно в этот уровень реальности погружена индивидуальная жизнь: это — поток, выходящий из Сердца Бога и 'вновь возвращающийся домой'.

Мистик знает, что его задача — достижение Бытия, Вечной Жизни, единения с Единым, 'возвращение в сердце Отцово': ибо притча о блудном сыне для него представляет собой историю вселенной. Это единение должно достигаться прежде всего соучастием в жизни, возносящей его, в жизни, в которую он погружен. Он должен осознать эту 'великую жизнь Всецелого', погрузиться в нее, если желает найти обратный путь туда, откуда вышел. Vae soli ('Горе одинокому'). Поэтому на самом деле есть два различных акта 'божественного единения', два различных вида просветления, предполагаемого Мистическим Путем: двойственный характер духовного сознания влечет за собой двойственную ответственность. Во-первых, есть единение с Жизнью, с Миром Становления; параллельно ему, есть просветление, с высоты которого мистик 'взирает на более истинный мир'. Во-вторых, есть единение с Бытием, с Единым; и есть то окончательное, неизреченное просветление чистой любви, что называется 'познанием Бога'. Лишь посредством развития третьего фактора, свободного, творческого «духа», искры Абсолютной Жизни, являющейся почвой его души, мистик способен (а) постичь и (б) совершить эти трансцендентные акты. Лишь Бытие может познать Бытие: мы 'созерцаем то, что мы есть, и мы есть то, что мы созерцаем'. Но в человеческой душе есть искра, говорят мистики, и она реальна, она есть, и, культивируя ее, мы можем познать реальность. 'Так, — говорит фон Хюгель, — реальный последовательный ход событий, реальные усилия, постоянное ощущение ограниченности и неадекватности являются именно теми средствами, в которых и через которые человек все больше осознает (если только он любит и желает этого) контрастирующую с ним, но и поддерживающую его Одновременность, Спонтанность, Бесконечность, а также чистое действие Вечной Жизни Бога'.[65]

Снова и снова — как Бытие и Становление, Вечность и Время, Трансцендентное и Имманентное, Реальность и Видимость, Единое и Многое — возникают эти две доминирующие идеи, два запроса, два императивных инстинкта человеческого Я, основа и уток ткани его дополненной до завершения вселенной. С одной стороны, его зовет интуиция отдаленного, неизменного Чего-то; с другой — есть еще его тяга, его столь же отчетливая интуиция интимно близкого, возлюбленного Чего-то, сопутствующего ему. Подлинная Реальность человека — единственно адекватный ему Бог — должна быть достаточно велика, чтобы включить в себя этот возвышенный парадокс, чтобы были сняты эти видимые отрицания в синтезе высшего порядка. Для таких целей не подходят ни крайняя трансцендентность высшего Абсолютизма, ни предельная имманентность по учению виталистов. Оба эти учения, взятые по отдельности, мистики объявляют неполными. Они понимают Абсолютное Бытие, являющееся целью их поисков, как проявляющее себя в Мире Становления, действующее в нем, но, будучи semper agens,[66] остающееся semper quietus.[67] Божественный дух, о котором они знают, что он имманентен сердцу и вселенной, исходит от Трансцендентного Единого и возвращается к нему; и такое разделение на ипостаси [persons] при единстве субстанции дает полноту 'Вечного Круговорота — от Добра, через Добро, к Добру.

Обнаруживается, что абсолютное Бытие и Становление, Всецелое и Единое равно неадекватны как определения этой открытой Реальности, 'тройственной звезды Добра, Истины, Красоты'. Говоря всегда на основании опыта — самого полного опыта, когда-либо достигнутого человеком, — они убеждают нас в существовании Абсолюта, превосходящего и включающего в себя Абсолют философии, далеко превосходящего ту Космическую жизнь, которую он наполняет и поддерживает, и лучше всего определяемого в терминах Трансцендентного Персонализма; по причине его невыразимой полноты, а также из-за бедности человеческого языка, они иногда бывают вынуждены определять его исключительно посредством отрицаний. Это видение, одновременно и статичное, и динамичное стоящее над жизнью и внутри нее, 'являющееся целиком любовью и при этом — целиком законом', вечное по своей сущности, но осуществляющее свой труд в(времени, разрешает конфликты между противоположностями (терзающими тех кто изучает его извне) и поглощает пробуждаемые им же к жизни все частичные интерпретации метафизики и науки.

Итак, мы пришли к позиции мистика. С помощью двух типов философии, дополненных ресурсами символического способа выражения и суггестии, он смог сказать нам нечто о своем видении и своих притязаниях. Столкнувшись с этим видением — этой возвышенной интуицией вечности, — мы, конечно же, можем спросить, даже обязаны спросить: 'Каковы те механизмы, с помощью которых это Я, будучи сродни заточенному в темницу, питаемому чувствами Я нашего повседневного опыта, сумело выскользнуть из своих оков и подняться на такие уровни духовного восприятия, где только и возможно для человека подобное видение? Как ему удалось ввести в поле сознания глубокие интуиции, граничащие с Абсолютной жизнью; как вырабатывались способности, давшие ему возможность достичь этого изумительного, сверхчеловеческого понятия природы