укротить. Так, в системе образов Аттара[504] долина отречения и самоопустошения идет первой. Вот как персидский созерцатель Газали вспоминает о периоде, последовавшем за принятием принципов суфизма и последующим отречением от собственности: 'Я отправился в Сирию, где пробыл более двух лет лишь затем, чтобы жить в уединении и покое, преодолевать свои желания, бороться со страстями и стремиться к очищению души, совершенствованию характера и приготовлению сердца к размышлениям о Боге'. В конце этого периода очищения обстоятельства вынудили его вернуться в мир, о чем он очень сожалел, поскольку 'еще не достиг совершенного экстатического состояния, если не принимать во внимание нескольких мимолетных мгновений'.[505]
Подобные проблески экстатического видения, случающиеся на завершающих стадиях очищения, представляются нормой мистического развития. Подчинение низших потребностей, а также поверхностного разума и его фрагментарных функций интересам души способствует возникновению трансцендентального восприятия. Мы уже видели, что Фоке на ранних стадиях своего мистического развития проявлял такие же переходы от тени к свету. Это же случалось и с наименее аскетическим из всех визионеров Якобом Бёме. 'Обнаруживая в себе это мощное противоборство желаний плоти и крови, — говорит он, — я вступал в сражение со своим греховным естеством, ибо с помощью Бога решил преодолеть присущую мне порочную волю, сокрушить ее и всецело войти в Любовь Бога… Однако совершить это я был не в силах, но прочно стоял на своем и решительно боролся с собой. И вдруг однажды во время этой борьбы по воле Бога чудный свет озарил душу мою. Это был свет всецело чуждый моей непокорной природе, однако в нем я узнал подлинную природу Бога и человека, а также отношение между ними, которого раньше никогда не понимал и не пытался понять'.[506]
В этих словах Бёме связал воедино очищение и озарение. Мы видим, что эти два состояния, или пути, сосуществуют и дополняют друг друга, являются светлыми и темными сторонами единого процесса развития мистического сознания. Фактически, они наблюдаются одновременно во многих переживаниях индивида,[507] и поэтому, сколь бы удобным ни было для исследовательских целей их описание как полностью независимых и отчетливо разграниченных этапов совершенствования души, это описание в лучшем случае условно, когда речь идет о представлении мистической жизни. С психологической точки зрения сознание мистика, равно как и сознание человека искусства, как мы уже видели, является подвижным и «нестабильным». В своих попытках постичь трансцендентную реальность оно легко переходит от страдания к удовлетворению. Часто оно на мгновение возносится ввысь, где пребывать пока не в силах, и тогда от возвышенного созерцания Совершенства оно сразу же повергается в бездны раскаяния и отчаяния.
У мистиков есть яркая метафора для обозначения этих приливов и отливов радостного трансцендентального сознания, которые наблюдаются в промежутке между горестными муками очищения и спокойным сиянием озаренной жизни. Они называют эту стадию мистического развития Ludus Amoris, Игрой Любви, которую Бог ведет с жаждущей душой. 'Это игра в шахматы, — говорит св. Тереза, — в ходе которой без Королевы Смирения никто не поставит мат Божественному Королю'.[508] 'Здесь, — говорит Мартенсен, — Бог играет с душой в блаженную игру'. [509] Игра Любви является воссозданием в сознании состояния борьбы, смущения и беспокойства, которые предшествуют первому единению души с Богом. Она прекращается, когда это совершается и душа достигает новых уровней реальности. Так, вдохновенный психолог св. Катерина Сиенская услышала в экстазе: 'С душами, достигшими совершенства, Я больше не играю в Игру Любви, смысл которой в том, чтобы то бросать душу, то возвращаться в нее. Между тем ты должна уразуметь, что, по правде говоря, не Я, вечно пребывающий Бог, покидаю ее, а лишь благолепие Моего Присутствия, которое Я по милости Своей ей даю'.[510] Другими словами, именно несовершенное духовное восприятие утомляется и изменяет душе, повергая ее в беспросветную тьму, из которой она пришла. Так, мы узнаем, что Ралмен Мерсвин после периода сурового умерщвления плоти, который предшествовал его обращению, пережил год, когда 'неописуемая радость постоянно сменялась физическими и душевными страданиями'. Это, по его словам, 'Игра Любви, которую Господь ведет со Своим несчастным грешным творением'. Воспоминания обо всех его прошлых грехах все еще вынуждали его раскаиваться, а порочные искушения 'повергали меня в такое отчаяние, что я боялся потерять рассудок'. Эти душевные бури не могли не сказаться на физическом состоянии организма, его разбил паралич, и он потерял способность владеть своим телом, полагая, что находится на грани смерти. Однако, когда ему было хуже всего и все надежды оставили его, внутренний голос велел ему встать с постели. Он повиновался и был исцелен. Экстазы довольно часто посещали его в этот период. В моменты экзальтации он чувствовал, что его внутренний мир озаряется новым светом. Теперь он интуитивно понимал, какое направление должна принять его жизнь, и осознавал неизбежность и значимость своих испытаний. 'Бог являлся ему то жестоким, то милосердным, и за каждым ужасным видением следовало видение сверхъестественной красоты'.[511] В характере Мерсвина в полной мере выразилась психическая нестабильность, присущая людям искусства и мистикам. Поэтому не удивительно, что, преодолевая этап, разделяющий очищение и озарение, он тоже терзался постоянными переходами от уныния к ликованию.[512] Создается впечатление, что эти крайности сосуществовали в его сознании, поочередно проявляясь и овладевая им. Отсюда следует, что он не достиг умиротворенного состояния, которое характерно для полноценного озарения и которое обычно завершает 'первую мистическую жизнь'. Впоследствии Мерсвин сразу же перешел от колебаний между мистическим удовлетворением и мистическим страданием к состоянию, которое он назвал 'школой страждущей любви'. В ходе дальнейшего рассмотрения у нас еще будет возможность убедиться в том, что это состояние полностью аналогично тому, которое называется глухой ночью души и знаменует собой начало 'второй мистической жизни', или первые шаги на пути единения.
Такое длительное сосуществование поочередных состояний радости и страдания в развивающейся душе, такие задержки в достижении душевного равновесия встречаются нередко, и поэтому их следует принимать во внимание при изучении мистического характера. Хотя для нужд исследования какое-то расчленение всегда необходимо и мы неизбежно будем изучать отдельно состояния, которые в живом человеке тесно связаны друг с другом, мы не должны забывать, что такой подход является искусственным. Борьба души за то, чтобы преодолеть иллюзию и постичь Абсолют, длится в течение всей жизни. Поэтому не удивительно, что мистическое развитие как процесс демонстрирует свободу и оригинальность самой жизни и будет скорее напоминать произведение искусства, чем научную закономерность. Оно будет то проходить, то возвращаться, то озаряться светом, то уходить в тень, причем перепады могут быть и большими, и малыми. Здесь все оказывает влияние: непосредственное окружение и характер, вдохновение и осведомленность.
В этой борьбе действуют три фактора:
Несотворенный свет Вечной Реальности, Чистого Бытия, который 'сияет вечно и не померкнет никогда'.
Паутина иллюзий, весьма запутанная в одних местах и не столь сложная в других; она прельщает, вводит в заблуждение и ловит в свои сети доверчивую душу.
Вечно меняющаяся, движущаяся и борющаяся душа, живая душа, которая пребывает в вечном становлении, — всеми своими фибрами она связана и с реальностью, и с иллюзией, но по мере своего роста все более отчетливо видит разницу между ними.
Непрерывно изменяющиеся отношения между этими тремя факторами, а также переходы на новые энергетические уровни и свершение великих начинаний — все это можно использовать для объяснения бесконечных потрясений и мучений, которые в совокупности называются путем
