Мистицизм

заглядывают лишь изредка. Мистик имеет в этом мире почти неограниченные права, черпает из него рогу и спокойствие, хотя еще и не достиг единения с 'великой жизнью Всего'. Подобно человеку, чье ученичество подошло к концу, на стадии озарения мистик воистину и подлинно 'входит в Святая Святых, где душа соединяет руки с Софией, Божественной Мудростью, и танцует с ней'. Сверяя свой пульс с великим ритмом духовной вселенной, мистик обретает здесь глубокий покой.

Это изменение сознания, каким бы значительным и красочным оно ни казалось для переживающей его души, психологу представляется нормальной фазой процесса естественного развития, который начался с пробуждением трансцендентального видения. Вспоминая об этом пробуждении, перестраивая свою жизнь в соответствии с ним, сосредоточивая на нем все свои силы, душа проходит через длительный процесс очищения и открывает, что теперь способна постигать реальность на другом уровне. Она получает возможность осознавать невидимый истинный мир, который всегда ее окружает и в котором вечно пребывает ее подлинное бытие, Первооснова, она же есть от Бога. Такое сознание представляет собой 'трансцендентальное чувство' in excelsis[518] — глубокое интуитивное видение 'непроявленного плана'.

'Мы подобны хору, который стоит вокруг корифея, — говорит Плотин, — и не всегда поет в такт, потому что увлечен внешним миром. Так, хотя мы и не всегда видим Единое, мы всегда движемся вокруг Него, ведь если бы мы не делали этого, то рассеялись бы и перестали существовать'. Таким образом, вместо того, чтобы сознательно участвовать в великой жизни Всего, которая одна только может придать смысл человеческому существованию, мы движемся, подобно марионеткам, забываем о том, куда направляются наши маленькие шаги, и не чувствуем великого ритма, 'которому послушны миры'. Наши глаза не смотрят на Того, Кто в центре, на 'действующее Слово', которое задает ритм. Мы не видим Его. Наше внимание приковано к иллюзиям органов чувств, а 'око, прозревающее Вечность', бездействует. 'Но когда мы действительно созерцаем Его, — говорит дальше Плотин, — наше существование подходит к концу и в душе воцаряется покой. После этого мы поем только в такт и, как хорошо спевшийся божественный хор, послушны командам своего Корифея. Танцуя под это пение, душа созерцает Первопричину Бытия, основание блага и средоточие души'.[519] Такое созерцание, такое возвышение сознания из мира, в котором в центре было Я, до мира, в центре которого Бог, составляет суть озарения.

Следует отметить, что в приведенных словах Плотин не говорит о высшем единении, о 'духовном бракосочетании' христианских мистиков и о 'полете Одинокого к Одинокому', который является плотиновским образом великого блаженства освобожденной души. Ведь в конце концов каждый мистик проходит эти предварительные стадии, освобождается от отягощающих привязанностей, перестраивает свою внутреннюю жизнь. В результате он обретает новую великую уверенность в Боге и новое отношение своей души к Богу — «просветление», в котором он обретает новые навыки мышления и поведения. Выражаясь на традиционном для аскетов языке, он уже «опытен», но еще не совершенен. Он сподобился подлинного знания и видения, сознательной гармонии с божественным Миром Становления, но все еще не потерял себя в Источнике Жизни. Он лишь достиг сознательного и гармоничного движения вокруг Него и 'через свой танец может знать все, что происходит в мире'. Это бросается в глаза почти во всех описаниях озарения, и этим отличается озарение от мистического единения во всех его формах. Все благостные и экстатические состояния мистического сознания, в которых сохраняется чувство Я, а отношения между Абсолютом и душой строятся на принципах любви и радости, попадают в категорию озарения. Такие состояния могут служить примерами развития интуитивной жизни до высоких уровней. Все удостоверенные опытом описания Божества с помощью символов, принятых у религиозных людей, все ступени молитвы между медитацией и молитвой единения, многие состояния поэтического вдохновения и 'проблески истины' являются порождениями озаренного сознания.

'Видеть Бога в природе', достичь сияющего осознания «инаковости» [otherness] естественных вещей — вот простейший и самый распространенный путь к озарению. Многим людям под влиянием высоких чувств, навеянных прекрасным, приходилось переживать слабые проблески подобного видения. В некоторых случаях проявления такого осознания могут повторяться — как было со многими поэтами,[520] — и тогда мы получаем свидетельства частного, но в то же время могучего ощущения Бесконечной Жизни, незримо присутствующей во всех вещах. Некоторые современные исследователи называют такие свидетельства «натур-мистицизмом». Там же, где подобные настроения господствуют в своих самых высоких проявлениях, завеса тайны порой уступает внутреннему свету, и тогда 'вера сменяется прозрением', как иногда бывало с Блейком. В таких случаях мы видим, как мистик затмевает поэта.

'Многоуважаемый сэр, — говорит этот великий гений в одном из своих красноречивых писем, написанных сразу после переживания озаренного состояния, способность к которому он перед этим утратил на многие годы, — простите мой энтузиазм, а точнее, безумие, ведь у меня возникает настоящее опьянение духовным видением всякий раз, когда я беру в руки карандаш или резец'. [521] Многие выдающиеся художники, философы, поэты и, возможно, все вдохновенные музыканты переживали этот неописуемый наплыв Реальности в моменты трансценденции, когда рождался замысел их выдающихся произведений. Это то 'спасительное безумие', о котором Платон говорит в «Федре»; экстаз 'опьяненного Богом человека', любовника, пророка или поэта, 'опьяненного жизнью'. Когда христианский мистик, стремящийся к тому, что принадлежит ему по праву рождения, восклицает 'Sanguis Christi, inebria me!',[522] он молит о даре небесной радости, глотке Вина Абсолютной Жизни, которое струится в артериях мира. Всякий, кто сподобился испить из чаши этой, обретает великий источник жизненных сил, у него обостряется восприятие, углубляется сознание по сравнению с другими людьми. И хотя, как утверждает Рейсбрук, 'это еще не Бог', все же для многих душ это 'Свет, в котором мы видим Его'.[523]

Блейк видел свое призвание в том, чтобы донести до обычных людей значимость мистического озарения, этого возвышенного видения реальности — чтобы 'очистить врата восприятия' человечества. Окружающим его усилия казались безумием.

…Не покладая рук трудиться буду я,
Чтоб Вечный Мир явить перед людей бессмертными очами,
Чтобы открыть внутри пространства мысли Вечность,
Живущую в Воображенье человека, в Лоне Бога.
Спаситель мой! Излей свой Дух смирения и страсти,
Убей меня во мне: будь жизнию моей!
('Jerusalem', cap. I)

Мистерии древнего мира, по всей вероятности, были попытками открыть — иногда путем магических действий — 'бессмертные очи людей': возвысить их восприятие до уровня, когда они окажутся способными получать послания из. высших уровней реальности. Несмотря на многочисленные теоретические исследования, невозможно с уверенностью сказать, насколько им это удавалось. Для тех же, кто имел врожденную склонность к видению Бесконечного, символы и ритуалы, несомненно, содержали намеки на экстатические переживания. В ходе таинств драматизировались те или иные черты Мистического Пути, что вполне могло способствовать углублению сознания.[524] В то же время едва ли эти таинства могли влечь за собой существенное преображение характера индивида, которое необходимо для того, чтобы он мог войти в озаренное состояние как мистик. Отсюда утверждение Платона о том, что 'каждый, кто был недавно посвящен' может видеть Бессмертную Красоту под бренной завесой.