человеком в Америке. Такие возможности бывают раз в жизни.
После ее ухода Джэксон долго сидел неподвижно. Он думал о Лизи. Нет, он сразу, с первых слов отверг ее предложение. Что ему, простому человеку, делать в Америке с ее деньгами? Становиться Норисоном? Или покупать завод и выжимать последние соки из таких, как Иллай или Жак Рэйди? Нет, ему по душе эта новая, честная жизнь, которую он начал в России. Ему по душе и труд, который ему тут дали. Нет, его совсем не волнует предложение Лизи. И она сама тем более.
И все-таки Лизи взволновала его. Она заставила вспомнить Америку, родных. Сидней достал лист бумаги, карандаш. Он давно собирался написать письмо. С волнением вывел первую строчку: «Здравствуй, мама…»
Он писал долго, старательно подбирая каждое слово. Он писал о том, что после войны остался жив и здоров, что он тут неплохо устроился, что работы много и заработки хорошие и что он, как только поднакопит достаточно денег, вышлет ей и Иллаю на дорогу. И еще писал о том, какая красивая страна Россия и что ей здесь все обязательно понравится, она будет довольна.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Сидней Джэксон окунулся в работу. Ее было много, и день был уплотнен до предела. Утром Джэксон преподавал в школе английский язык (как он ни отговаривался, ссылаясь на отсутствие университетского образования, его никто не захотел и слушать), днем проводил занятия по физической культуре в школе красных командиров, а вечером шел на спортивную площадку. Там его ждали энтузиасты бокса. Их было много. Едва в горкоме комсомола появилось объявление, как к Сиднею Джэксону со всех концов города потянулись молодежь, комсомольцы.
До позднего вечера на спортивной площадке царило оживление. Крепкие парни-комсомольцы, молодые рабочие заводов и фабрик, приходили на тренировочные занятия. Они с удовольствием выполняли указания Сиднея Джэксона, настойчиво проделывали различные упражнения, овладевали сложным искусством боксерского боя. Разбившись на пары, они отрабатывали отдельные удары и комбинации, изучали способы защиты. Потом по очереди надевали перчатки и выходили на самодельный ринг.
Джэксон радовался каждому успеху своих учеников. Ему было не легко, приходилось быть сразу и тренером, и спарринг-партнером, и судьей, и секундантом. Однако никакие трудности не могли затмить радости от того, что он видел, что сам создавал. Появился новый спорт, спорт подлинно свободный, где судьба победителя и чемпиона всегда будет решаться в честном поединке.
Домой он возвращался поздно, уставший и счастливый. При свете керосиновой лампы готовился к занятиям и составлял план тренировок.
Завидев свет в комнате Джэксона, Юлдаш-бобо направлялся к Сиднею и, прижав руку к сердцу, настойчиво приглашал:
– Углум, сынок, надо покушать. Плов давно ждет вас.
Юлдаш-бобо исполнял роль хозяйки. Сидней и Айгюль отдавали ему деньги. Юлдаш-бобо умел вкусно готовить. Джэксон отрывался от работы и тепло улыбался старому узбеку:
– Рахмат, спасибо. Айгюль уже пришла?
Когда Айгюль бывала дома, Юлдаш-бобо утвердительно кивал и прятал улыбку в седых усах:
– Она давно ждет вас.
Но такие вечера бывали редко. Чаще Юлдаш-бобо вздыхал и говорил:
– Нет, сынок. Айгюль днем была. Покушала вчерашний лагман и опять убежала. Когда она придет, не знаю. Идемте, а то плов остынет.
И они садились друг против друга на ковре, двое мужчин, таких разных по возрасту и воспитанию, таких непохожих и далеких. Они ели плов и думали об Айгюль. Где она сейчас? Что делает? Юлдаш-бобо, горестно потирая руками белую бороду, жаловался Джэксону:
– Боюсь я за нее, ой боюсь… В старом городе много плохих людей живет. Советская власть пощадила их. Но они не пощадят Айгюль. Зачем она туда ходит?
Джэксон знал, зачем Айгюль так часто ходит в отдаленные закоулки старого города. Приближался день открытия спартакиады, и Айгюль старалась выполнить свое обещание, которое она дала: «В колонне спортсменов будет шагать команда узбечек». В составе легкоатлетов уже насчитывалось около двадцати девушек узбечек. Но этого ей было недостаточно. Айгюль была страстным агитатором. В самых глухих кварталах Ташкента она организовывала одно женское собрание за другим, устраивала костры, на которых с проклятьями сжигали паранджу, мобилизовывала женщин узбечек на борьбу за свою свободу, равноправие, призывала их к свету и новой жизни. Деятельность Айгюль и других активисток была не по душе закоснелым приверженцам шариата. Мулла Эргаш-бай встретился с Юлдаш-бобо в чайхане и долго наставлял старого мусульманина, чтобы он взял в руки свою непокорную внучку.
– Если сам не можешь, да простит нас аллах за такие слова, то выдай ее замуж. Хороший муж, что лихой джигит, он н степного дикого скакуна делает покорным конем.
После встречи с муллой Юлдаш-бобо несколько раз пытался повлиять на внучку, но Айгюль и слушать его не хотела.
– Эргаш-бай беспокоится о своем доходе, а не о мусульманах. Они понимают, что, если все станут грамотными и культурными, никто его не будет слушать и мечеть опустеет. А за меня не беспокойся. – Айгюль нежно обнимала дедушку. – Советская власть во много раз сильнее, чем Эргаш-бай и все его прислужники, потому что она за народ. Ведь так и отец говорил. Правда? Так чего же мне бояться?
Что мог ей ответить старик? Юлдаш-бобо терялся и только повторял одно:
– Будь осторожнее, Айгюль. Будь осторожнее.
А когда Айгюль не бывала дома, Юлдаш-бобо изливал свои опасения перед Джэксоном. Сидней внимательно слушал старого узбека, сочувствовал и старался успокоить его, хотя сам в душе тоже тревожился за Айгюль.
Приближался день открытия спартакиады. Город принимал праздничный вид. Со всех концов республики и из частей Красной Армии в Ташкент прибывали делегации спортсменов.
По городу разъезжали два автомобиля, украшенные плакатами и лозунгами. В них сидели музыканты и
