Она подалась к нему и, когда его теплые губы завладели ее ртом, тихо вздохнула, раскрыв губы, чтобы полностью отдаться поцелую.
Хантер принял приглашение и прижал ее мягкое тело к своему жаждущему и отвердевшему телу. Он не хотел знать, о чем она думает, – и в то же время стремился к этому. Он не хотел нуждаться в ней – и страстно по ней тосковал. Он не хотел любить ее, но…
Хантер оторвался от ее губ, потрясенный мыслью, которая почти созрела в нем.
Почти. Не полностью.
– Не останавливайся, – прошептала Даффи, наклоняя его голову вниз.
– Давай проверим, есть ли кто-нибудь в доме, – предложил он, отвлекая ее внимание на некоторое спасительное время.
– О, конечно! – Даффи отступила, прикрывая рукой свои требовательные губы.
– Тельма в магазине, – объяснил ей Хантер, направляясь в коридор, ведущий на кухню, – но трудно сказать, кто еще может быть здесь. Она принимает людей, как кошек.
Даффи знала, что Хантер был единственным ребенком и что Тельма вырастила его одна. Заинтересованная, она последовала за ним из уютной комнаты в коридор, стены которого были увешаны множеством фотографий, и в нерешительности остановилась перед коллекцией, которую составляли портреты Хантера, должно быть, еще времен начальной школы.
Ясноглазый мальчик с шаловливой улыбкой менялся от фотографии к фотографии. Однако, подойдя ближе, Даффи заметила что-то похожее на синяк под глазом на фотографии, датированной «пятым классом». Погруженная в изучение фотографий, она не услышала, как Хантер подошел к ней.
Он обнял ее и прикрыл ее глаза своими ладонями.
– Не смотри на детские фотографии!
Засмеявшись, Даффи отняла его руки и обвила их вокруг своей талии. Прижавшись к нему, она сказала:
– О да, детские фотографии. Ты был прелестным ребенком. А кто это тебе поставил фингал?
Даффи почувствовала, как он напрягся; потом пожал плечами:
– В какой-то драке.
Око за око. Она закрылась от него, и теперь он делал то же самое. Чувствуя себя смелее, возможно, потому, что они не стояли лицом к лицу, Даффи предложила:
– Скажи мне, за что ты дрался, и я скажу тебе, почему я называю моего отца папой, а мою маму – матерью.
– Хитрюга, – усмехнулся Хантер и уткнулся подбородком в ее макушку. – Один сопливый нахал обозвал мою мать, и я ударил его. Он дал мне сдачи.
– Но его синяк был больше твоего?
– Как ты догадалась?
– Просто мое предположение оказалось верным.
Хантер поцеловал Даффи в шею и крепче сжал ее талию, его пальцы поползли вниз. Даффи вздохнула и приникла к нему. Было абсолютно ясно, что противиться ему она не могла.
– Ну? – поторопил Хантер, круговыми движениями поглаживая ее по спине.
– Моя мать, – медленно начала Даффи, стараясь, чтобы ее голос не звучал жалобно, как у обиженного ребенка, который за что-то порицает свою мать, – принадлежит к тому типу женщин, которым не стоит иметь детей. Она не способна жертвовать собой.
– А именно это требуется от матери?
– Думаю, да.
– А твой отец?
– Он совсем другой. – Даффи почувствовала, что в ее ответе прозвучала горечь, и пожалела, что так и не смогла простить свою мать. Вернее, она простила ее, но не могла заставить себя быть с ней прежней – смеяться с ней, плакать, ходить по магазинам.
Излюбленным средством общения ее матери была критика, за которой следовал остракизм.
– Отец всегда был моим другом, – сказала Даффи. – Даже тогда, когда быть моим другом стало не очень-то желательно.
– Ты имеешь в виду разрыв вашей помолвки с Алоизиусом и причину этого?
У Даффи перехватило дыхание.
– Разве я говорила тебе об этом? – Быть может, и говорила, но сейчас она не собиралась углубляться в этот вопрос.
– Давай считать, что я просто слышал эту историю.
Даффи повернулась к Хантеру. Он обнял ее. Глядя прямо ему в глаза, она сказала:
– Как ни странно это звучит, у меня были свои причины так поступить. Я хотела наказать Алоизиуса за отца. Моя мать… – Ее голос прервался.
– Да? – Хантер убрал прядь волос с ее щеки, и этот ласковый жест тронул ее.
– Моя мать была с отцом Алоизиуса, в нашем доме, и Джонни застала их. Вот почему я хотела наказать