23

стала и моя судьба, моя жизненная история, которая теперь, похоже, подошла к самому концу. Одиночество убивает. Хуже всяких пыток, унижений, насмешек. К тому же я стал изгоем. Меня ищут только для того, чтобы сделать больно, унизить, наказать. И единственный человек во всем мире, который не отвернется никогда, ни за что, этот человек.

Сил плакать больше не было. Не было даже не столько слез, сколько именно сил. Я продолжал смотреть на потолок, на трубы. Одна из них была серебристого цвета, она выделялась на фоне остальных, ржавых и запаутиненных. Эта труба показалась мне такой же одинокой, как и я сам. Она была значительно тоньше, но тем не менее ярче других, и шла именно поверху остальных жирных и грязных труб. Проходя прямо над моей головой, она делала полукруг, напоминая раннюю луну, а затем начинала замысловато изворачиваться, напоминая… Напоминая букву «ы»! Дальше труба шла прямо, потом – от середины – перпендикулярно и снова прямо, напоминая букву «н». И, наконец, сделав круг, хвостиком уходила в дыру в потолке, образовав таким образом что-то похожее на букву «а». Я еще раз прочел все с самого начала, начиная с полукруга над своей головой, и получилось слово «сына». Именно так меня называла мама! Я приподнялся на локти и впервые за последнее время ощутил боль – кисти рук уперлись в ремни. Но я даже обрадовался – значит, ко мне возвращались чувства. Я стал учащенно дышать, это был какой-то знак. От мамы! От моей мамочки! Но в чем заключается знак? Моя мама жива? Или она мне показывает, как можно спастись? Я стал вертеть головой. Справа от меня стоял стол, который я заметил, как только пришел в сознание. На нем лежала книга и несколько ампул. Может быть, меня кололи какой-то дрянью. Возле стола стоял белый кухонный табурет, а чуть дальше располагалась длинная стойка со всевозможными инструментами: плоскогубцами, пилами, молотками, гвоздями и т. д. Похоже, помещение одноновременно использовалось и как мастерская. Слева от меня лежала такая же операционная каталка, к которой был привязан и я. Чуть дальше стояла вешалка с коричневым плащом. Затем я увидел большой портрет Ленина, прислоненный к стене. Ленин обнимал за плечи девочку и мальчика. Еще двое детишек (тоже девочка и мальчик) стояли перед Лениным и увлеченно его слушали. Две девочки и два мальчика. Я прищурился, дедушка Ленин лукаво смотрел, но не на детей, а куда-то в сторону. Я посмотрел туда, куда смотрел Ленин. Это оказалась вешалка. Даже не сама вешалка, а большой кусок оголенного провода, торчащий прямо из стены.

Мои руки были плотно затянуты резиновыми ремнями. И, чтобы освободиться, можно было попытаться просунуть между ремнями кусок проволоки. Оголенный провод из стены отлично подходил для этой цели. Оставалось только придумать способ, как добраться до самой стены. Я еще раз посмотрел вправо, возле меня стояла такая же тележка. Правда, она была не настолько близко, чтобы дотянуться до нее рукой, но все же расстояние позволяло, раскатав тележку, попытаться к ней подъехать на колесиках. Я стал раскачиваться влево и вправо, делая чуть более сильные рывки по направлению к соседней тележке, и через несколько минут смог ухватиться рукой за ее край. Теперь, держа ее как упор, я стал делать такие же поступательные движения взад и вперед, очень медленно приближаясь к стене. От постоянного напряжения у меня заныла кисть руки, но отпускать тележку было нельзя, иначе я вообще никуда не доеду. Отдыхать тоже нельзя – я не знал, когда эти твари вернутся обратно и сколько времени я пролежал в апатии. Чем больше я уставал и чем ближе приближался к стене, тем сильнее я стал ощущать знакомое чувство самосохранения. Во мне вновь просыпалась любовь к жизни.

Наконец я уткнулся в стену. Потеряв еще несколько минут на то, чтобы правильно развернуться и пришвартоваться именно к проводам (мешала чертова вешалка с грязным плащом), я успел даже несколько раз выругаться, что было окончательным знаком того, что я постепенно прихожу в себя. Моя мамулька жива, а все остальное не важно. Я подъехал к проводам вплотную и, коснувшись их, чуть не вылетел из самой тележки – провод оказался под напряжением! Это был не самый приятный сюрприз. Я уже ощутил вкус очередного побега, и тут. Самое паскудное, что тележка была металлической, любое касание провода означало мою электрическую смерть. Но и останавливаться, так ничего и не достигнув, я не собирался. В конце концов, какая разница, когда умирать: через несколько часов, дней или прямо сейчас.

Я с трудом придвинулся еще ближе к проводу и стал медлено вертеть запястьем, намереваясь просунуть провод между рукой и резиновым ремнем. На указательном пальце красовался свежий ожог от удара током, еще раз испытать такое мне не хотелось. Аккуратно просунув руку к проводу, я стал вводить его между двумя слоями резинового ремня, стараясь одновременно и развязать ремень, и не коснуться проводом руки или тележки.

Прошло уже больше двух минут, а я смог лишь немного ослабить затяжку ремня. С такими темпами я мог бы развязывать его как раз до 23 апреля. К тому же стала неметь и не слушаться рука. Только сейчас я додумался, что нужно было ехать в противоположную сторону, к стеллажу с инструментами. Это было бы и ближе, и надежнее. Впрочем, коммунисты легких путей не ищут. Я еще раз покосился на картину с изображением Ленина. Он по-прежнему ехидно улыбался, обнимая детишек и глядя на мои мучения.

– Чтоб ты сдох, зараза! – я резко дернул руку, и лямка ремня, поддавшись, высвободила первый виток.

Дальше разматывание пошло гораздо быстрее. Я еще раз посмотрел на Ленина. Теперь его улыбка уже не казалась мне такой ехидной. Даже от мертвого Ленина бывает польза. Раскрутив медленно самый последний виток, я осторожно освободил руку и откинул провод подальше от тележки. Теперь оставались секунды, чтобы освободиться полностью.

В этот момент сверху послышались шаги и сдавленный глухой голос соседки:

– Я думал, ты сказала оставить его надолго.

– На пару минут, Дима! На пару минут! Нельзя же таким тупым быть!

Анилегна спешила скорее спуститься в подвал, ее голос был взволнованным. Она явно чувствовала, что меня не следовало оставлять одного так долго.

Я лихорадочно стал развязывать оставшиеся ремни, но они, как назло, не поддавались. Шаги гулу становились все ближе. Даже если я успею развязаться, совершенно не понятно было, куда бежать. Да и найдутся ли у меня силы вообще куда-то бежать, ведь я был связан долгое время и мышцы ног онемели.

Я стал лихорадочно оглядываться по сторонам, ища глазами хоть какое-то орудие самообороны. Возле вешалки стояла небольшая пластмассовая канистра. Я подтянул ее и поднес к носу. Это был керосин или бензин, я всегда их путаю. С трудом открутив одной рукой пластмассовую крышку, я облил содержимым пол вокруг себя и отбросил канистру к двери. В этот же момент шум шагов прекратился и отворилась дверь.

– Лесков, да сколько же можно! – произнесла Анилегна с укором и явным облегчением оттого, что я никуда не сбежал.

Она остановилась на пороге подвала, и тут же вперед выскочила соседка.

– Нет, ну что за сучонок!

В этот момент я смог развязать вторую руку и, не обращая внимания на их возгласы, кинул на пол провод и плюнул на его оголенную часть. Образовавшаяся искра тут же превратилась в пламя. Похоже, это был бензин. Только сейчас Анилегна заметила под своими ногами полуразлитую канистру и автоматически сделала шаг назад. Тонкая струя огня поползла в сторону канистры. Соседка стояла и с недоумением наблюдала, как огонь приближается к ней, а я в этот момент уже развязывал вторую ногу.

Через мгновение раздался хлесткий хлопок и весь подвал озарился красным заревом. У входной двери вовсю пылал огонь, который тут же заполнил половину помещения.

– Горю! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а! – завопила соседка.

Я соскочил с тележки и увидел горящего гулу Обухова. Анилегны в подвале уже не было, она успела выскочить еще до взрыва, Соседка же, вся в огне, тщетно пыталась нащупать входную дверь и выбраться наверх. Все деревянные конструкции уже пылали, кругом было темно от дыма, и стало безумно жарко.

Я побежал в самый угол и стал обреченно смотреть по сторонам. Взглянув еще раз на пылающий портрет Ленина, я снова посмотрел по направлению его взгляда. И черт! Это была не вешалка и не провод! Ленин все время смотрел на трубу дымохода.

Прямо за вешалкой, у самого пола, виднелся лаз, похоже, это была бывшая котельная, перестроенная в мастерскую или совмещающая одно с другим.

Улыбнувшись напоследок пылающему вождю мирового пролетариата, я кинулся в узкую трубу, лезть по которой оказалось намного проще, чем я предполагал. Поднявшись на один пролет, труба выпрямилась, и я