— Он хоть и пьет, но с забулдыгами не водится. А из приличных кто с пьющим дружить будет? Приятельствовал тут с одним… Но больше по делу.
Уши у меня встали «домиком», как у Муси. Горячо,горячо!
— Так, может, этому знакомому рассказать про вашу беду? Глядишь, поможет чем или хотя бы в больницу сходит.
— Вряд ли.
— И все-таки, Рая, давайте я попробую с ним поговорить.
— Его зовут Иван Семенович Болбот. На базаре есть ларек, он там и сидит. Скупает предметы старины, приторговывает попутно всякой всячиной. Вася как-то ему старые книги продал, от тети остались. Так и познакомились. Иван Семенович стал мужу клиентов подыскивать — кому что подремонтировать по мелочи. Руки-то у Васи хорошие. На этой почве больше и общались.
Значит, Иван Семенович Болбот из ларька. Ладно, будем искать ларек.
Найти ларек оказалось проще пареной репы. Элегантное железное сооружение типовой конструкции, выкрашенное в неназойливый бурый цвет, расположилось прямо напротив базарных ворот.
Никаких особых опознавательных знаков ларек не имел. Только на узком прилавке сбоку от окошечка скромно притулилась картонка, на которой от руки написано: «Куплю предметы старины, значки, монеты, книги, фарфор». Слово «антиквариат» нигде не упоминается. Но я этот фокус знаю. Сидит себе такой скромный дядечка, скупает по дешевке всякую дребедень. Кое-что перепродает начинающим коллекционерам и просто любителям. И в один прекрасный день приходит к нему, допустим, бедная бабуля и приносит вещичку наследную, которая в столичном антикварном салоне потянет на сотню-другую тысяч. Дядечка в этом хорошо сечет. Бабуле он от щедрот своих отваливает сотню, но, разумеется не тысяч, а рублей. И вскоре вещичка уплывает в столицу. Или прямо здесь в хорошие руки, если в этих руках просматривается достаточное количество денежных знаков. Так и ведет свой бизнес потихоньку. Порою очень даже успешно, смотря по тому, что в его сети попадется. И ведь попадается! У нас в провинции люди истинной цены антиквариату пока не знают. Уж тем более когда нужда припрет. Тут и пятидесяти рублям за какую-нибудь старую штучку рады. Все равно, считают, бросовая. А штучку эту впору на аукцион «Сотбис» отправлять.
Иван Семенович имел довольно заурядную внешность. Потертый костюмчик должен был демонстрировать всем мелочность и недоходность его бизнеса.
Он убалтывал молодого парня с подсвечником в руках: строил презрительные гримасы, разводил руками, крутил головой. Парень смотрел на Ивана Семеновича умоляющими глазами. Подсвечник, даже на беглый взгляд, был серебряным, примерно середины девятнадцатого века. Я потихоньку наблюдала за нехитрыми манипуляциями. Наконец, согласно сценарию спектакля, парнишка уломал-таки перекупщика. Тот тяжело вздохнул и с горестным видом — от себя, дескать, отрываю — отсчитал молодому человеку несколько невеликих денежных купюр. Вот и вся операция. Облагодетельствованный парень радостно пошел восвояси, а подсвечник исчез в темном чреве киоска.
Нет, подходить к такому тертому калачу с разговорами о горестной Васиной судьбе бесполезно. То есть подойти-то можно, но вряд ли я выясню то, что хотела. Здесь надо действовать совсем по-другому. Как? Я пока не знала.
Незаметно покрутившись еще какое-то время вокруг киоска, я поехала домой.
Только не подумайте, что мне удалось успокоиться и забыть о своей любимой Мусе. Уже вечера три я методично прочесывала окрестные помойки, подъезды и допрашивала с пристрастием местных мальчишек. Все бесполезно. Говорящую кошку с голубыми глазами и пушистой дымчатой шубкой никто не видел. В квартире стало тихо и одиноко.
Даже циперус начал желтеть от тоски. Никто его не объедал, и он почувствовал свою ненужность. Я была в полном раздрае, ничего умного в голову не лезло. Даже не подозревала за собой такой сентиментальности. Вот и сегодня тоже: села за бумаги (на работе не успела доделать и пришлось взять домой), а сосредоточиться не могу. Все думаю, где сейчас моя кошка. Добралась она, глупая, до своей Балинезии или нет. И так расстроилась, что даже Мусин голос померещился. Пришлось пойти на кухню, накапать валерьяночки. Только минуты через три — снова Мусин голос, но как-то глухо, словно издалека. Не веря своему счастью, я затаила дыхание и прислушалась. Точно Муся! Голос шел из коридора. Секунды хватило, чтобы вылететь в прихожую и распахнуть входную дверь. А за ней сидит моя красавица и произносит обиженный монолог. Слегка отощала, шерстка потускнела, а так в полном порядке. Вот оно — трогательное воссоединение семьи! Я прижала кошку к груди, та в ответ умиротворенно замурлыкала. Ну просто Рембрандт «Возвращение блудного сына», точнее, блудной дочери. Забыв про дверь, я потащила кошку к ее любимой мисочке. Но Муся повела себя весьма странно. Она оттолкнулась от моей груди лапами, вся изогнулась и прыгнула на пол. Потом, жалобно мяукнув, выскочила в коридор и уселась перед открытой дверью в прежней позе.
— В чем дело? Ты что, совсем одичала в своих странствиях?
Муся против обыкновения молчала. Я выглянула в коридор. На лестничной площадке между этажами сидел здоровый полосатый кот. Самый настоящий уличный котяра. Вид у него был скромный, но независимый. Так вот что искала Муся в своих опасных путешествиях. Любовь! И нашла. По всей видимости, они решили отныне жить вместе. И Муся, как благовоспитанная девочка, привела его к себе домой.
— Муся! Что это такое? Ведь ты почти королевского происхождения. Можно сказать, иностранка. А твой кавалер просто жалкий бастард. У него и мисочки-то собственной никогда не было. Где ты его нашла, на помойке? — полезли из меня сословные предрассудки.
Кошка коротко мяукнула и не двинулась с места. Решай! Или мы вместе зайдем, или вместе уйдем — означал ее демарш. Что мне оставалось делать? Любовь — такая штука, которая побеждает все сословные и прочие различия. Это давным-давно известно из мировой литературы.
Я распахнула пошире дверь:
— Проходи, курцхаар бродячий. Запомни, гадить только в лоток. И блох я тоже не потерплю.
Остаток вечера ушел на санобработку и кормление. Сытые и благостные, коты дремали, прижавшись друг к другу. Душа моя успокоилась. А когда душа спокойна, то и мозги работают лучше.
Есть только одна возможность продвинуться в моем расследовании. Да и то, по зрелом размышлении, способ этот, как бы помягче выразиться, немного противоправный. Но меня уже затянула таинственная и опасная игра.
Я не сильна в медицине, но помнила, что врачи иногда проводят определенные манипуляции, называемые провокацией. В организм человека вводятся особые вещества. В ответ на это болезнь ярко проявляет себя, становится узнаваемой. И тогда ее можно лечить. Нечто подобное мне и придется осуществить. А уж получится или нет — покажет время.
Я подошла к полочке с маленькими статуэтками. В основном это были образчики послевоенного советского фарфора. Вещи относительно недорогие. Есть, правда, парочка фигурок, достойных пристального внимания коллекционеров. Таких, как, скажем, этот красноармеец с ружьем — представитель агитационного фарфора тридцатых годов. Как он попал в нашу семью — теперь трудно сказать. Возможно, это был чей-то подарок. Нет, красноармейца жалко. Выберем вещичку попроще. Вот — изящную белую с перламутровым отливом балерину. Значок на донышке свидетельствовал, что фигурка изготовлена на Ленинградском фарфоровом заводе. Такое начертание аббревиатуры ЛФЗ применялось в конце пятидесятых годов. Вполне пристойно, но сдержанно. Нездоровый ажиотаж пока не нужен.
Вздохнув, я протерла статуэтку влажной тряпочкой, аккуратно упаковала в старую коробку из-под ботинок и мысленно попросила у мамы прощения. Путь мой теперь лежал к ларьку Ивана Семеновича Болбота.
Иван Семенович встретил меня благосклонно.
— И что же вы принесли, дорогая? — Он покосился на коробку.
За «дорогую», конечно, спасибо, но пора начинать первое действие задуманной пьесы. Старательно разыгрывая смущение пополам с надеждой, я развернула фигурку.
— О-о! Такого добра у меня навалом! — подал свою реплику мой партнер по пьесе. Разочарование в голосе было вполне убедительным.
В ответ на это я речитативом забормотала про скромное мамино наследство и свою великую денежную нужду. Дальше последовала сцена, уже разыгранная однажды на моих глазах, в истории с подсвечником.
