отвечала за младшую сестру. Жаклин была поражена, как нежно и внимательно относится Сюзанна к Серафине. Длительное пребывание в отрыве от семьи, похоже, очень сблизило этих крошек.
Леди Харрингтон и Лаура направили всю свою энергию на подбор нового модного гардероба для Жаклин, хотя та возражала, не желая, чтобы на нее тратили так много денег. Она не собиралась вести светскую жизнь, и вечерние платья, купленные для нее, так и оставались ненадеванными. Но все это не останавливало двух английских леди, которые продолжали заниматься нарядами Жаклин, словно она была их любимой новой куклой.
Леди Харрингтон была достаточно предусмотрительна и пригласила для Жаклин подругу, француженку по имени Шарлотта, семья которой эмигрировала в Англию в самом начале революций. Обе девушки быстро поладили друг с другом. Увидев неровно обрезанные пряди Жаклин, Шарлотта немедленно вызвалась привести волосы новой подруги в порядок. Затратив немало часов на создание прически, она добилась того, что теперь голову Жаклин украшали красивые, ровно подстриженные локоны. Так как Жаклин весьма равнодушно относилась к своей внешности, она с радостью позволила Шарлотте выбирать для нее платья, шляпки и украшения на каждый день, в результате чего ее внешний вид всегда был великолепен.
Буквально через несколько дней после того, как Жаклин поселилась в доме сэра Эдварда, на ее имя стали приходить многочисленные приглашения на балы и званые обеды, однако она не отвечала ни на одно из них. Пресекая вопросы леди Харрингтон, Жаклин объяснила, что она еще не оправилась от смерти Антуана и, кроме того, слишком плохо говорит по-английски. На самом деле ей просто хотелось провести с сестрами побольше времени, перед тем как вернуться на родину, во Францию. Мысль о том, что там продолжают гибнуть люди, а Никола Бурдон все еще жив, мучила ее каждый день.
Она вспоминала, как Никола, бывая у них дома, великолепно играл роль прогрессивного буржуа, поддерживающего идеи герцога де Ламбера о свержении монархии. Отец невероятно симпатизировал этому начитанному и обходительному молодому человеку, но что-то в нем постоянно настораживало Жаклин. Иногда она ловила на себе его тяжелый, недобрый взгляд, и от этого ей становилось не по себе. Когда Никола узнал, что герцог де Ламбер намерен выдать свою старшую дочь за маркиза де Бире, то с энтузиазмом поддержал это решение, но холодная ярость, бушевавшая в его взгляде, подсказывала Жаклин, что он не смирится. Теперь она постоянно заставляла себя вспоминать ужасную сцену в камере, когда он чуть не изнасиловал ее, чтобы еще сильнее желать его смерти.
— Мамочка, какое платье мне надеть на сегодняшний бал, розовое или серое? — спросила Лаура таким тоном, словно от выбора платья зависела судьба Англии.
— Дорогая, — ответила леди Харрингтон, — думаю, ни то ни другое. Это же рождественский бал, так что лучше надеть что-то красное или зеленое…
— И стать такой же, как все, — возразила Лаура. — Кроме того, неяркие тона больше подходят к моему цвету кожи. — Она повернулась к Жаклин: — А как ты считаешь, дорогая? Какое платье мне надеть?
Жаклин подняла глаза от английской книги. Она лишь делала вид, что читала, — на самом деле ее мысли были далеко. Слова Лауры вернули ее к реальности. Неужели и она прежде была такой же легкомысленной и могла часами думать о нарядах? Как можно веселиться на балах, когда в соседней стране каждый час умирают десятки людей?
— Думаю… тебе надо… розовый платье, — ответила Жаклин, с трудом подбирая английские слова. — Ты в нем станешь… э-э-э…
— О, это замечательная мысль! — радостно воскликнула Лаура. — Я буду как цветок! Мама, не правда ли, у Жаклин такой милый акцент?
— Джеклин, дорогая, твой английский с каждым днем становится все лучше, — похвалила ее леди Харрингтон.
В это время на пороге комнаты появился дворецкий:
— Прошу прощения, там внизу молодой человек — он привез письмо для леди Джеклин.
— Наверное, это очередное приглашение! — воскликнула Лаура. — Видишь, все просто сгорают от желания увидеть тебя в своем доме.
— Ну же, Кранфилд, — поторопила леди Харрингтон, — несите письмо сюда.
— К сожалению, это невозможно, — почтительно ответил дворецкий. — Посыльный сказал, что должен отдать его лично леди де Ламбер.
Жаклин с трудом догадалась, о чем они говорят. Так как в Англии, кроме Харрингтонов, она знала только Армана, ее сердце затрепетало.
Они не виделись с того самого дня, как Арман привез ее в дом сэра Эдварда, и Жаклин часто недоумевала, почему он ни разу не написал ей и не навестил ее. Она очень быстро выяснила, что Арман не был женат: Лаура часто говорила о нем и, как правило, жаловалась, что он совершенно не ходит на балы; по-видимому, она не знала о существовании таинственной Анжелики — любовницы Армана. Последнее время Жаклин часто вспоминала тот поцелуй в лесу. Она не жалела, что ударила его, но иногда ее посещали мысли о том, что произошло бы, если бы она не стала его останавливать.
— Хорошо, Кранфилд, — сказала леди Харрингтон, — пусть этот джентльмен поднимется сюда.
Через минуту в комнату вошел элегантный молодой человек; в руках он держал запорошенную снегом шляпу.
— Мадемуазель де Ламбер — это я. — Жаклин поднялась с кресла. — У вас есть что-то для меня?
Гонец засунул руку за пазуху и достал конверт.
— Меня наняли в Дувре, чтобы я вручил это письмо лично вам, — сказал он. — Мне дал его один француз — он сказал, что человек, написавший письмо, находится в смертельной опасности.
Жаклин дрожащими руками взяла конверт, на котором красивым почерком было выведено ее имя. Она взглянула на печать и тут же узнала ее. Это была печать Франсуа-Луи.
С нетерпением вскрывая конверт, в глубине души Жаклин все еще надеялась, что произошла трагическая ошибка и ее брат жив. Наконец она развернула тонкий лист бумаги.
«20 декабря 1793 года
Моя возлюбленная Жаклин!
Как мучительно писать тебе эти строки при тусклом свете одинокой свечи, которая едва освещает мою крохотную камеру! Вскоре после твоего таинственного исчезновения я был арестован по подозрению в организации побега. Конечно же, я совершенно не причастен к этому, однако мысль о том, что ты находишься сейчас в безопасности, согревает меня холодными зимними вечерами. Ты стала настоящей легендой Консьержери: все говорят о том, что тебе помог сам Черный Принц.
Хотелось бы и мне иметь такого ангела-хранителя, чтобы он вырвал меня из того кошмара, в котором я сейчас пребываю; и все же я пишу тебе не для того, чтобы просить о помощи или жаловаться на мою несчастную судьбу. Я собрал остатки своих угасающих сил, чтобы сказать тебе последнее «прости».
Как горько осознавать, что ты уже никогда не станешь моей! Одно лишь воспоминание о твоей красоте, о том счастье, которое я испытал, узнав, что ты станешь моей женой, дарит мне последние секунды наслаждения. Часто на своем жестком ложе я мечтаю о том, какой прекрасной парой мы могли бы стать. Я сделал бы тебя своей королевой и подарил
тебе ту жизнь, которую ты заслуживаешь, медленно и терпеливо научил бы тебя всем секретам любви. Но увы, я мечтаю о тех вещах, которым не суждено сбыться, и сердце мое обливается кровью.
Мне остается лишь попрощаться с тобой и признать, что слезы стоят у меня в глазах, когда я думаю о нашей вечной разлуке. Никогда больше мне не сорвать с твоих губ сладкий поцелуй, не прижать тебя к себе, не увидеть любовь в твоем взоре. Меня угнетает не то, что я скоро умру, хотя смерть эта будет преждевременной и несправедливой, а то, что я больше никогда не увижу тебя.
Прощай, любовь моя, прощай. Ты — мой ангел, который помогает мне не сойти с ума в этой ужасной тюрьме, и я с радостью отдам свою жизнь, если только это поможет оградить тебя от опасности. Как жаль, что мы больше никогда не будем вместе, что тот ангел-хранитель, который спас тебя, не придет на помощь и мне. Каждый день я молюсь о том, чтобы он появился. Я готов бежать с ним в любую минуту, но он все не появляется, поэтому я готовлюсь отдать свою жизнь за тебя, любовь моя, и за Францию.
Желаю тебе счастья, моя дорогая Жаклин, будь прокляты убийцы, лишившие Францию ее самых лучших людей! Я надеюсь на то, что скоро наша страна проснется и избавится от узурпаторов, но мне уже не дожить до этого счастливого дня.
Преданный тебе навеки, твой Франсуа-Луи
