отчего–то замедлила шаг, повернулась налево…
Прямо под лестницей — приоткрытая дверь. Туда?
— Заходи, заходи, — приветствовала меня тётушка Ройсан. Под лестницей оказалась крохотная комнатка, где едва удалось поставить два кресла. — Садись.
Я едва не вздрогнула, потому что одновременно с этим услышала ещё одно слово. Голос, произнесший его, раздался у меня прямо в голове.
«Запоминай».
Губы тётушки при этом едва заметно шевельнулись.
— - -
Я подчиняюсь, вспомнила я. В страхе ожидая, что дремота охватит меня… и всё, вместо меня проснётся совсем другая Майтенаринн. Какое мерзкое ощущение, эта дремота!
— Да, тётушка, — услышала я свой голос. Совершенно не мой голос, деревянный.
Видимо, всё шло, как и ожидалось, потому что тётушка улыбнулась (точь–в–точь злая ведьма–людоедка из сказок) и продолжила.
— Сегодня к полудню ты направишься на Северный рынок. По пути зайдёшь…
Голос её был неторопливым и ровным, сказанное запоминалось легко и сразу. И время от времени в голове звучал этот, «новый», голос. Я согласно кивала и подтверждала, что всё поняла. Минут через десять эта пытка кончилась. Да, вот так всё и происходит. Вопрос, как часто?
Не помню, когда именно, но по пути к столу голос велел мне «проснуться». Выглядеть язвительной и оживлённой труда не составило. Тем более что именно такой мне голос казаться и велел. На всякий случай я вновь вспомнила то, что случилось ночью… всё помню, всё! И на этом спасибо.
— Постарайся сегодня на вечере не увлекаться, — напомнила тётушка. — Помни, тебе противопоказано пить.
А также курить, вспомнила я, смотреть видео и «подставлять ушки». Если я спьяну нажуюсь табачных палочек и «расстегнусь» — тётушку, вероятно, хватит удар.
Должно быть, на лице моём что–то отразилось, потому что тётушка неожиданно смягчилась.
— Ну, хорошо, хорошо. Но только вино. Не более одного бокала за вечер.
Никогда не пила вина. Честно. Или не помню. При мысли о том, что я могу не помнить очень многого, мне стало не по себе. Только не подавать виду…
— Спасибо, тётушка, — ответила я вполне искренне. По–своему, она, конечно, обо мне заботится. Вот только что это за таблетки?
Надо узнать.
* * *
Многие, наверное, подносили к уху витые морские раковины, слушали «шум моря». Сегодня я себя ощущала, наоборот, забравшейся в подобную раковину. Звуки и запахи окружающего мира отдавались эхом. Хорошо, что перед самой дверью, ведущей из дома, я успела проглотить ещё одну «новую» таблетку. Потому что дремота вновь начала обволакивать меня.
Какой кошмар, неужели я так и жила?
Видимо, да. Как много красок вокруг, новых ощущений! Тётушка, за что меня так, в чём я провинилась?
Люди старались попасться мне на глаза. Не избегали меня, как вчера. Видимо, что–то изменилось в моём облике. Мантии на мне уже нет, только шапочка магистра, выходное платье и всё те же сапожки из змеиной кожи.
Сценарий, которому я должна была следовать, был нарушен почти сразу же. Правда, непреднамеренно. Тётушка велела мне зайти в аптеку, купить разных мелочей. Вот–де, аристократы не чужды того же, что и все прочие. Мне было отчего–то очень весело. Я улыбнулась аптекарю так, что тот чуть не упал в обморок. Что это с ним?
Мать с дочерью я увидела, выходя из аптеки. Бросила краткий взгляд на почтительно склонившую голову женщину… и ощутила… наверное, запах. Не знаю, как это назвать — ощущение беды.
Я подошла поближе. Девочка смотрела куда–то сквозь меня. Улыбка застыла на её лице. Что–то с ней
Девочка слепа!
По пальцам, ощутимая сквозь тонкую ткань перчатки, пробежала дрожь. Мне стало тошно. Что–то чёрное заполняло силуэт трёхлетней девочки, что–то колыхалось внутри её головы… невидимое обычному взгляду, но несомненное. Я отпрянула — мне показалось, что чернота потянулась за моими пальцами, свиваясь в вязкие нити.
Я отступила на шаг, брезгливо стряхнула черноту под ноги. Тут же ощущение прошло. Никакой черноты. Никаких нитей. Всё, как и прежде.
Только мать девочки побледнела; она смотрела — не на меня, в лицо дочери. Глаза той повернулись, сощурились… встретились с глазами матери…
Стало неестественно тихо. Я осмотрелась боковым зрением, стараясь не привлекать внимания. Вокруг нас троих собралось не менее десятка человек.
— Она… — всхлипнула женщина и упала бы навзничь, ноги её подкосились. Но её подхватили, удержали. Люди смотрели в мою сторону, стараясь не встречаться со мной взглядом.
Губы у меня дрожали… Нет, это не я, не я! Я… я не умею!
Повернувшись, я сделала — больше, чтобы успокоиться — знак Всевидящего Ока — и направилась туда, где был заготовлен спектакль с исцелением.
Я вся дрожала. Справиться с дрожью удалось не скоро.
* * *
Журналистов я заметила почти сразу. Те старались не попадаться на глаза, но им это плохо удавалось. Я не сразу осознала, что ощущаю теперь чужое внимание. И если по пути от аптеки вокруг меня словно бы колыхалось тёплое облачко, то при входе на рынок (очень, очень странное место для Утренней Звезды) меня стало «укалывать». Источники «уколов» легко обнаруживались. Интересно, их созвала тётушка, или слухи о случившемся у аптеки уже распространились по городу? Кто–то говорил, помнится, что скорость распространения света существенно меньше скорости распространения слухов.
Ладно, пусть себе смотрят.
Я по–прежнему «сидела в раковине». Каждый звук отдавался эхом.
«Больной» сидел, среди прочих калек, настоящих и мнимых, у входа на мясные ряды. Меня уже начинало поташнивать от густой смеси запахов, человеческих и животных, приятных и омерзительных. Держись, Май…
Вот он. Лжебольной. Такой «перелом», как у тебя, опытный врач устроит и «исцелит» минут за пять. Внесём–ка исправления в план. Спектакля не будет, тётушка! Не позволю выставлять себя на посмешище!
«Калека» что–то пролепетал и упал лицом вниз — почти касаясь уличной грязи, умоляюще простирая руки.
Я присела перед ним, ощущая, как «уколы» становятся всё неприятнее. Дядя, дядя, надо было предупредить…
— Ты хотел обмануть меня? — спросила я громко и нахмурилась. — Ямы с собаками ещё никто не отменял.
Полная тишина вокруг. Невероятная. Уколы превратились в жжение. От смрада и звона в ушах всё вокруг плыло и двоилось перед глазами.
— Вон из города, — велела я тихо, но люди отшатнулись. «Калека» поднялся, насмерть перепуганный. Он уже не притворялся. Ужас лишил его дара речи – он падал, пытаясь подняться, размахивал ненужными костылями. Поскуливая, бросился наутёк. Люди расступались перед ним, словно то бежал зачумлённый.
Ещё несколько «калек» тут же «исцелились», вскочили на ноги и опустили взгляд; бледность проступала на их лицах — там, где грязи было не слишком много. Я качнула головой и стражи порядка, неведомо откуда взявшиеся, погнали всю эту отвратительную компанию в шею.
