опытные стрельбы Крупп проводил на Охтенском полигоне... Ведь и самой России такой опыт был нелишним.
И от подобных доверительных отношений с немцами мы постепенно уходили в мутное, туманное будущее...
В том числе и поэтому от линии Бисмарка под конец XIX века все чаще отходила и Германия. Новый молодой кайзер Вильгельм II, несмотря на уроки русского языка и предостережения Бисмарка, назначил канцлером генерала Георга-Лео фон Каприви де Капрера ди Монтекукули.
Генерал попытался договориться с Англией против возникающего франко-русского блока. Советская 'История дипломатии' считает, что Каприви порвал 'перестраховочный' договор с Россией, чем толкнул-де ее на союз с Францией. Но Каприви был канцлером три года - с 1891 по 1894-й, а сближение императоров Александров с Францией началось гораздо раньше.
Уже в 1888 году Россия 'заглотила' первый французский заем. Так что и здесь события оказались переставленными - Каприви мог вбивать клин между рейхом и Россией потому, что этому близоруко помогал сам царизм. Впрочем, не только царизм...
Николай Карлович Гирс происхождения был шведского, а душу имел русскую. К началу девяностых годов ему уже исполнилось семьдесят лет, и почти десять он сидел в кресле министра иностранных дел России. Он был умен, опытен и потому выступал за осторожное сближение с Германией. 'Даже видимость того, что Россия ищет дружбы Франции, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции', резонно считал Гирс.
Был он, впрочем, также и послушен. И поэтому ему пришлось вскоре заключить франко-русский пакт, как того требовали Александр III и российская (хотя далеко не русская) биржа. Заключить вот в какой обстановке...
Практически весь мировой капитал боялся прочного русско-германского союза, боялся, пожалуй, больше, чем чего-либо другого. Такой союз делал невозможной большую континентальную войну в Европе, мог сорвать множество замыслов. Противостоять же военной силой такому союзу было бы очень сложно. Англия и США не имели сухопутных армий, а Франция... Вот Франция-то как наиболее обеспокоенная сторона и ринулась обрабатывать Россию в пользу заключения прямого военного союза с ней. Естественно, против Германии.
Даже тугодумный Александр III колебался. Позиция же Гирса была категорически отрицательной. Судьбы многих будущих прибылей повисли в сером воздухе петербургского мая 1891 года... А Франция все настоятельнее хотела быть уже не только ростовщиком для России, но и ее старшим воинским начальником.
В качестве кредитора французские Ротшильды обещали устроить России очередной заем. Через русских евреев они финансировали почти все железнодорожное строительство в стране и контролировали большую часть банковской системы.
И вдруг... Альфонс Ротшильд заявил, что с радостью разместил бы в Европе заем российского правительства, но 'не сможет этого сделать, пока в России не прекратятся преследования несчастных евреев'. Если учесть, что в Петербурге на одного банкира русского приходились четыре банкира соплеменника Альфонса, то претензии были 'обоснованными'.
Впрочем, российские друзья парижского шантажиста намекали царю, что если Александр заключит договор, то для союзника могло бы быть и послабление. Александр колебался... Гирс же был тверд. Тогда Ротшильд расторг договор с царем, и...
И уже в июле 1891 года бородатый самодержец, сняв фуражку (чтобы не отдавать честь), слушал 'Марсельезу'. А французский флот, приглашенный с 'визитом дружбы', швартовался под звуки революционного гимна у фортов Кронштадта. Кредиты были получены, летом 1892 года в Петербурге прошло первое совещание начальников русского и французского генштабов. К началу 1894 года франко- русская военная конвенция была подписана и взаимно ратифицирована. Теперь, начав войну с Францией, Германия автоматически получала и войну с Россией.
Сломать русско-германские отношения было нелегко. До статочно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключен лишь в конце XIX века. Не потому, что не было торговли, а потому, что раньше она шла 'по-родственному'. Уж очень сильными были династические и экономические связи.
Однако Александр III позволял себе в разговоре припугнуть молодого Вильгельма II тем, что он, мол, наводнит Германию казаками. В устах мало склонного к шуткам русского императора такие угрозы производили на немцев устрашающее впечатление. К тому же немцы не забывали о факторе 'ночной кукушки'. Ведь женой Александра III - русской императрицей - была датчанка, к Германии относившаяся традиционно враждебно.
России вообще всегда везло не только на 'серых кардиналов', но и на подобных 'серых кукушек'. Резкий отворот от Берлина совершил Александр III, а помогал ему в этом министр финансов Сергей Юльевич Витте - счастливый муж разведенной еврейки Матильды Ивановны Нурок, по первому браку - Лисаневич, а также друг парижских Ротшильдов и петербургского банкира Адольфа Юльевича Ротштейна.
И Ротштейны и Ротшильды все более вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внес в свой дневник следующее: 'Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает все зло прежде временному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом еще до обращения в кредитные учреждения...'. А месяцем ранее до этого Ламздорф писал: 'Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда'.
России оставалось гадать: с какой - лондонской или парижской - ноги встав, европейский капитал будет свысока разговаривать с нами. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего...
Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией 'подобна мышьяку - в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом'. Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень тверд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки. Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб, в то время как русский мужик хронически недоедал. Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости.
Что касается отношений с французами, то и здесь Россия терпела убытки. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: 'Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; все это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли'.
Ситуацию определяли не интересы России. По точному выражению одного комментатора деятельности Ламздорфа, 'посуду били другие'. Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта - машины, оборудование, химические изделия - шла в Россию. Промышленное оборудование это не 'Шанель №5', не 'Кока-кола'. Промышленные машины - это основа суверенитета, и их поставляла нам Германия.
Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора вплоть до того, что сам кайзер вынужден был написать личное письмо Николаю II, где предложил покончить с волокитой.
Договор был продлен. Немцы предоставили нам крупный заем, но в общей политике это не меняло уже почти ничего. Любителей помогать русским бить немецкие 'горшки' прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.
Ламздорф был одним из них. В 1905 году он писал послу в Париже Нелидову: 'Для того, чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю'.
Ламздорф не знал, что самый страшный хомут - тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой 'хомут' запрягала нас Франция, ведя себя крайне высокомерно после неудач России в русско- японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: 'Учтите, что здесь в моде mot d'ordre (лозунг) 'La Russie ne compte plus!' ('С Россией больше не считаются').
Так обстояло дело на континенте. Но оставалась же еще и Англия... Со времен друга Ротшильдов - Дизраэли-Биконсфилда - еврейское видимое, то есть личностное, участие в политической жизни британцев становилось все более ощутимым, хотя история его уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.
Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но еще более зримо - в посмертном его почитании. День его смерти - 19 апреля 1880 года - на десятилетия стал для королевского двора и тори- консерваторе в 'Днем подснежника'. Почивший лорд особенно уважал этот цветок.
Лейб-публицист Сесиля Родса - редактор иоганнесбургской 'Star' Монипенни - скорбел о Дизраэли лишь чуть меньше, чем лейб-публицист самого Дизраэли - многолетний редактор 'Times' Бакли. Что все это означало для Англии в канун нового века?
Ну, во-первых, усиление транснациональных, то есть для Англии антинациональных тенденций во внешней политике. То, что было выгодно лондонским Ротшильдам, было
