этого Сергей Юльевич не пояснял.
В полночь 31 июля к Сазонову пришел в очередной раз германский посол Пурталес. Утром его принимал сам Николай, но что значил Николай в России, если нужно было выручать ее, а не вредить ей? Разговор с царем вышел пустым, и теперь Пурталес стоял перед Сазоновым.
- Господин министр, я уполномочен моим правительством передать Вашему правительству, что если к двенадцати часам первого августа Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию.
- Означает ли это войну? - спросил Сазонов. - Нет, но мы к ней чрезвычайно близки.
Кайзер Вильгельм был импульсивен - спору нет. За треть века единоличной видимой власти он выработал стиль совершенно индивидуальный: эффективный реализм в деталях и энергичные иллюзии в общем видении вещей. Германия его юности была всего лишь юнкерской Пруссией, а Германия его поздней зрелости могучим промышленным рейхом, чьи владения протянулись до экватора. И он очень был склонен считать, что Европа должна считаться с ним более, чем с со бой, поскольку был уверен, что он лучше Европы знает, как можно обеспечить благо не только Германии, но и всего континента... И так ли уж кайзер был неправ?
Еще до войны пастор Фридрих Науманн выдвигал идеи 'Срединной Европы' при верховенстве Германии. Такая программа находила подкрепление во взглядах промышленников и финансистов Германии. Сразу после начала военных действий 9 сентября 1914 года эти планы как основные цели войны излагал в особой записке канцлер Бетман-Гельвег. Предполагалось создание среднеевропейского экономического союза в составе Австро-Венгрии, ослабленной Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Польши, а также Италии, Швеции, Норвегии под 'фактическим немецким руководством'.
Как можно было оценивать такие идеи с точки зрения интересов и перспектив России?
'Срединная Европа' не угрожала России в том случае, если Россия занималась бы исключительно своим внутренним ростом. Мощная объединенная экономика континентальной Европы сразу раскалывала бы все англосаксонские планы мировой гегемонии, но эта же экономика могла помочь нам в строительстве могучей Российской державы, если бы внешние займы шли на эти цели, а не на строительство 'стратегических' дорог по болотам.
Могла ли 'Срединная Европа' стать результатом войны? В принципе - да, но только если бы в этой войне против Германии не участвовала Россия.
Возможно, Вильгельм, пастор Фридрих Науманн, канцлер Бетман в своих оценках шансов 'Срединной Европы' теоретически и не ошибались... Однако практически в том реальном политическом раскладе, который реализовался к 1914 году, их взгляды были опасной мечтой. Воплотиться в реальность она-таки могла! Но лишь в союзе с Россией. А на такую возможность Вильгельм махнул рукой - в другую сторону давно тянул сам 'Нью-Бердичев'.
И этот противогерманский маневр проделывался там так ловко, что ход и смысл событий не улавливался даже теми, кому по возрасту, по положению и чину не мешало бы оказаться и более прозорливыми.
Так, знаменитый генерал Брусилов даже после Первой мировой войны был уверен в том, что 'немец внешний и внутренний был у нас всесилен... В Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценой каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая в то время демонстративно плевала на нас. Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России'.
Тут Брусилову явно отказывает логика. Ведь если 'внутренний немец' был так тотально 'всесилен', то с чего бы это вой на с 'немцем внешним' была 'заведомо неминуемой'? И более верным было бы предположить обратное (увы, соответствующее реальности): как раз потому, что всесильными оказывались те, кому русско-германский союз был костью в прожорливом горле, абсолютно ненужная для России война и стала с определенного момента 'неминуемой'.
Не знаю, как уж там Германия на нас 'плевала' - будучи нашим крупнейшим торговым партнером, поставлявшим, к тому же, промышленное оборудование для создания новейших отраслей производства, но знаю, что англо-французы на Россию не плевали. Они ее - да, лобызали, причем в том же 'приступе страстей', что некогда испыты вал небезызвестный Иуда Искариот по отношению к Иисусу Христу...
Между прочим, еще раз о Брусилове... Аналитик В. Николаев сообщает, что генерал, состоявший в 20-е годы при РВС СССР для особо важных поручений, в одной из своих лекций назвал главных постоянных стратегических континентальных противников России - Англию, Турцию, Польшу... Зал удивился - а как же Германия, в войне с которой Брусилов так отличился? 'С ней нам нечего было делить, - ответил автор 'брусиловского прорыва', - нас просто стравили...'. Ну что тут сказать, читатель? Пожалуй одно: 'ЭХ!!!'... Бессмертные боги могут относиться к тем, кто их предает, спокойно. У них в запасе вечность. А у людей? А у народов? Для нас, смертных, существуют критические моменты, когда мы или разрываем цепь губительных обстоятельств, или опутываемся ими еще крепче... Не интересы 'немецко-русской партии', а интересы Российского государства диктовали одно решение: отказаться от конфликта с немцами. Ведь что грустно - интуитивно это понимал (потому и колебался) даже та кой слабый монарх, как Николай II.
Да как ему было не сомневаться в правильности антигерманского выбора, если в феврале 1914 года на стол императора легла записка Петра Николаевича Дурново - крупнейшего деятеля Министерства внутренних дел Российской империи. В 1884- 1893 годах - директор департамента полиции, в 1900-1905 годах - товарищ министра, с сентября 1905 по апрель 1906 года - министр, затем напрочь от министерства отставленный - не без происков Витте. С 1906 года он был членом Государственного Совета.
Дурново подавлял русскую революцию, был лидером и знаменем крайне правых. Ленин называл его 'дикой собакой' и раз за разом употреблял формулу 'Дубасовы и Дурново'... Классовый облик Дурново вполне ясен - это был монархист и защитник интересов исключительно имущих. Он был настолько последовательно и органично олигархичен, что от него отшатывалась даже олигархия. Но записка Дурново содержала следующее: 'Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии - на морях, т.е. имен но там, где у России, по существу, наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов'...
А что - разве это не так по сей день?
Прекрасно понимал Дурново и бессмысленность нашей борьбы за черноморские проливы, которые 'выпускают' русский флот всего лишь в Средиземное море, запертое Гибралтаром и тогда контролируемое Англией.
Далее Дурново писал: 'Скажу более, разгром Германии - в области нашего товарообмена - для нас невыгоден'.
И Дурново не ограничился простой констатацией, а подробно описал суть взаимных экономических отношений: 'Что касается немецкого засилья в области нашей экономической жизни... Россия слишком бедна капиталами и промышленной предприимчивостью, чтобы могла обойтись без широкого притока иностранных капиталов. Поэтому известная зависимость от того или другого иностранного капитала неизбежна для нас до тех пор, пока промышленная предприимчивость и материальные средства русского населения не разовьются настолько, что дадут возможность совершенно отказаться от услуг иностранных предпринимателей... Но пока мы в них нуждаемся, немецкий капитал выгоднее для нас, чем всякий другой. Прежде всего этот капитал из всех наиболее дешевый, как довольствующийся наименьшим процентом предпринимательской прибыли... Мало того, значительная доля прибылей, получаемых на вложенные в русскую промышленность германские капиталы, и вовсе от нас не уходит, в отличие от английских и французских капиталистов, германские капиталисты и сами со своими капиталами переезжают в Россию. Англичане и французы сидят себе за границей, до последней копейки выбирая из России вырабатываемые их предприятиями барыши. Напротив того, немцы-предприниматели подолгу проживают в России и быстро русеют. Кто не видал, например, французов и англичан, чуть не всю жизнь проживающих в России и ни слова по-русски не говорящих. Напротив того, много ли видно в России немцев, которые хотя бы с акцентом, ломаным языком, но, все же, не объяснялись бы по-русски?'...
Что же касается экономических аспектов конфликта с немцами, то здесь Дурново мыслил прямо-таки как марксист: 'Последствием этой войны окажется такое экономическое положение, перед которым гнет германского капитала покажется легким. Ведь не подлежит сомнению, что война потребует расходов, намного превышающих ограниченные финансовые ресурсы России. Придется обратиться к кредиту союзных и нейтральных государств, а он будет оказан, разумеется, не даром... И вот, неизбежно, даже после победоносного окончания войны, мы попадем в такую финансовую и экономическую кабалу к нашим кредиторам, по сравнению с которой теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом'.
Удивительно, но ширящиеся антигерманские настроения в 'образованных' столичных кругах даже советские историки объясняли тем, что растущему-де российскому торгово-промышленному капиталу начинала мешать германская конкуренция. Мол, разрыва русско-германского договора 1904 года особо желали промышленники, так как этим-де устранялся импорт в Россию 'германских фабрикатов'.
Но 'фабрикат' 'фабрикату' рознь. Из Германии в Россию поступала подавляющая часть экспорта по статье 'машины и масти машин'. Одно дело поставить 'конкуренту' кровать, сваренную из прокатного 'уголка',
