платье цвета бордо и с такой же лентой в волосах; они явно уже в который раз обсуждали проблемы преподавания истории юным леди. Сэр Томас внимательно слушал и одобрительно кивал головой. Но Гарри заметил, что глаза у этого пожилого джентльмена блестят совсем не по-академически.
— Пожалуй, тебе действительно удалось соединить две родственные души, дорогая. — Гарри с улыбкой посмотрел на Августу.
— Да, мне все время казалось, что они очень подойдут друг другу. А если в жизнь воплотится еще один мой маленький план, то я буду просто в восторге от этого бала.
— Еще один маленький план? Что вы еще придумали, мадам?
— Мне кажется, вы и сами все скоро узнаете, милорд. — И Августа с торжествующим видом улыбнулась ему в ответ.
— Августа, если ты устроила какой-то заговор, то я требую немедленно сказать мне все! И если ты опять примешься воплощать в жизнь свои безрассудные идеи…
— Но это совершенно невинная идея, сэр! Можете быть уверены.
— У тебя не бывает совершенно невинных идей.
— Как это мило с вашей стороны, милорд!
Гарри только застонал в ответ, увлекая Августу в открытую стеклянную дверь на террасы.
— Гарри? Куда ты меня тащишь?
— Нам нужно поговорить, дорогая, и сейчас вполне подходящая для этого минута. — Он остановился, хотя из открытых дверей все еще доносились последние звуки вальса.
— В чем дело, Грейстоун? Что-нибудь не так?
— Нет, нет, все в порядке, дорогая, — поспешил он заверить ее, взял за руку и увлек за собой в глубь темного сада. Потом без всякой предварительной подготовки сообщил:
— Дело в том, что утром вместе с Шелдрейком я решил отправиться в Лондон и хотел, чтобы ты узнала об этом уже сегодня.
— Утром ты отправишься в Лондон? Без меня? — Голос Августы звенел от ярости, — Как прикажете это понимать, милорд? Неужели вы решили бросить меня в этой глуши одну? Мы еще и месяца не женаты!
Он знал, что разговор будет нелегким.
— Я показал Шелдрейку стихотворение твоего брата, и мы с ним выработали план, который, надеюсь, даст нам возможность выследить кое-кого из членов клуба «Сабля»…
— Я так и знала, что это связано с проклятыми стихами! Ну просто знала, и все! Неужели ты сказал ему, что стихи написал Ричард? — В расширившихся глазах Августы метались ужас и боль. — Гарри, но ты же поклялся мне! Ты дал слово, что не сделаешь этого!
— Черт побери, Августа! Уверяю тебя, слово свое я сдержал! Шелдрейк понятия не имеет, кто написал эти стихи и откуда они у меня. Он привык со мной работать и прекрасно знает, когда не следует задавать вопросов, особенно если я скажу, что данная тема закрыта.
— Он привык работать с тобой?.. — У нее перехватило дыхание. — Не хочешь ли ты сказать, что Питер Шелдрейк был одним из твоих агентов?
Гарри нахмурился. Лучше бы он не начинал этот разговор. Хорошо еще, что сейчас они не в спальне. Если бы Августа, рассердившись на него, вдруг повысила голос, гости в соседних комнатах все бы слышали. Он увлек ее в сад именно потому, что подозревал; разговор будет идти в повышенных тонах.
— Да, и я был бы вам весьма благодарен, если бы вы говорили чуть потише, мадам! В саду могут оказаться и гости. Более того, наш разговор носит личный характер. И я бы не хотел, чтобы повсюду болтали о нашем с Шелдрейком сотрудничестве. Вам достаточно ясно?
— Да, разумеется. — Она сверкнула глазами. — А вы можете поклясться, милорд, что не сказали ему, откуда у вас эти стихи?
— Я уже дал вам слово, мадам, и остальное мне безразлично, даже если вы не верите моему слову чести, — холодно ответил он.
— Так. Значит, остальное вам безразлично, сэр? Как это печально! Впрочем, по-моему, и вы не слишком доверяете моему слову чести. И вечно преследуете меня… как Немезида!
— Как кто? — Гарри был потрясен. Его жена иногда, сама того не подозревая, проявляла просто поразительную проницательность.
— Но вы же слышали! Как Немезида. Точно вы все время ожидаете от меня какого-нибудь неблаговидного поступка. Вероятно, придется мне позаботиться о том, чтобы все же как-то доказать вам, что добродетель не совсем чужда мне.
— Вы не правы, Августа!
— Не права? Тогда почему же я все время чувствую, что за мной наблюдают, ожидая, когда же я в очередной раз нарушу правила приличия? Почему меня каждый раз пробирает дрожь, когда я вхожу в картинную галерею и вижу портреты своих предшественниц? Я каждый раз пугаюсь: вдруг и я представляюсь кому-то такой же! Почему я чувствую себя, точно Помпея, ожидающая, когда Цезарь объявит о своем разводе с нею, ибо она не смогла оказаться выше всяческих подозрений, хотя улик против нее не было ни одной?
Гарри уставился на жену, потрясенный ее страстным и печальным тоном. Потом обнял ее за плечи:
— Августа, я никак не мог подумать, что у тебя в голове рождаются подобные мысли!
— А что же вы хотели, милорд? Вы постоянно напоминаете мне, что я недостаточно скромна и у меня слишком глубокий вырез на платьях, браните за то, что я поехала кататься одна. Вы заставляете меня постоянно бояться, что я подам дурной пример вашей дочери…
— Ну хватит, Августа. У тебя разыгралось воображение. Ты слишком много читаешь романов, моя дорогая. Я ведь предупреждал тебя об их вредном влиянии. А теперь немедленно успокойся. Ты уже почти в истерике.
— Ничего подобного! — Руки Августы сжались в кулаки, она судорожно вздохнула. — Никакой истерики у меня не будет, сэр. Я не такая идиотка, чтобы лить слезы или выходить из себя по столь ничтожному поводу. Я сейчас успокоюсь, Гарри. Просто я очень сердита…
— Ну, это я вижу. И я бы не сказал, что повод для твоего гнева столь уж ничтожен. Но ты, безусловно, раздула его сверх всякой меры. И как давно подобные мысли посещают тебя? Как давно ты представляешь меня в роли Цезаря, жаждущего расторгнуть свой брак с Помпеей?
— С самого начала, милорд! — прошептала она. — Я знала, что, выходя за вас замуж, я страшно рискую. И понимала, что, возможно, никогда не сумею завоевать вашу любовь.
Он крепче сжал ее плечи:
— Августа, мы ведь говорим о доверии, а не о любви.
— То доверие, которого я ожидаю от тебя, Гарри, должно основываться на любви!
Он слегка отстранил Августу от себя, приподнял ее подбородок и внимательно заглянул в темные блестящие глаза. Ему хотелось как-то ее утешить, однако его раздражала необходимость уступить ей. Он и так уже отдал ей все, что мог бы отдать женщине. Если у него и было в душе то чувство, которое Августа могла бы назвать словом «любовь», то оно спрятано глубоко и заперто крепко, и Гарри знал: этот замок он не отопрет никогда.
— Августа, ты дорога мне, я страстно желаю тебя, я доверяю тебе так, как никогда не доверял ни одной женщине, я отдал тебе все, что мог бы отдать своей супруге. Разве этого мало?
— Да, мало. — Она высвободилась из его объятий, чуть отступила, выудила откуда-то из своего украшенного перьями ридикюля крошечный платочек, быстро вытерла слезы, всхлипнула и сунула кружевной лоскутик обратно. — Однако теперь мне совершенно очевидно: я получу только это. Теперь, когда все расставлено по своим местам и произнесены все слова, у меня больше нет ни малейшего основания для жалоб, не правда ли, сэр? Я знала, что поступаю безрассудно, когда давала согласие на наш брак. Я знала, что искушаю судьбу…
— Августа, дорогая, сегодня твое воображение действительно разыгралось. Может быть, ты нездорова?
— Одно лишь то, что сильные чувства вам вообще безразличны, милорд, еще не означает, что те, кто их испытывает, нездоровы! Нортамберлендские Баллинджеры всегда отличались способностью испытывать сильные чувства.
