______________
* Богом (нем.).
Генеральшу снова стало коробить и ежить: она имела дело с очень наглым, очень умным и проницательным господином.
- Ну, а если бы и так? - пыталась она косвенно согласиться в виде вопроса.
- А коли так, то и работайте сами, как знаете! - откланялся Эмилий Люцианович. - Что я, о двух головах, что ли? За ложный донос - доносчику первый кнут, вы это знаете? Этак-то, коли начнется следствие да откроется настоящее дело - вы думаете, нас-то с вами пощадят за наши заслуги? Нет-с, ваше превосходительство: на казенный кошт полярную географию изучать отправят, в гости к моржам да к пушному зверю на побывку прокатимся! Вот оно что-с!
Генеральша погрузилась в досадливые рассуждения: дело срывается и того гляди - совсем, пожалуй, лопнет. Скверно! А надобно бы работать поживее, потому что Бероев не дремлет и сильно хлопочет о раскрытии истины запутанного дела.
Дранг меж тем продолжал расхаживать по мягким коврам генеральского будуара и, судя по улыбке, обдумывал что-то небезынтересное.
- Вот что я вам скажу, моя королева! - остановился он перед Шпильце, скрестив на груди свои руки. - Ведь дело с Бероевым, так или иначе, разыграется пустяками, непременно пустяками! Ну, подержат- подержат, увидят, что вздор, и выпустят, даже с извинением выпустят, а я-то что же? Только себя через то скомпрометирую, кредит свой подорву.
Генеральша слушала его во все уши и глядела во все глаза.
- И это еще самое легкое, - продолжал Эмилий Люцианович, - хорошо, если только этим все кончится, а если дело разыграется так, что самого к Иисусу потянут - тогда что? Ведь я, понимаете ли, должен буду все начальство в заблуждение ввести, обмануть его, а ведь это не то, что взять да обмануть какого-нибудь Ивана, Сидора, Петра, это дело обоюдоострое, как раз нарежешься - и похерят меня, раба Божьего, а вы-то в стороне останетесь, вам оно ничего!
- Н-ну? - по обычаю своему, цедя, протянула генеральша.
- Н-ну, - передразнил ее Дранг. - Поэтому, если уж рисковать, так хоть было бы за что. Я ведь материалист, человек девятнадцатого века и в возвышенные чувствования не верую, а служу тельцу златому.
- Н-ну? - повторила генеральша.
- Н-ну, - опять передразнил ее Дранг. - Понять-то ведь, кажется, не трудно! Если уж вам так приспичило во что бы то ни стало припрятать на время Бероева, то выкладывайте сейчас мне пять тысяч серебром - и нынче же ночью он будет припрятан самым солидным, тщательным и деликатным образом.
Генеральша помялась, поторговалась - нет, не сдается прекрасный Эмилий: как сказал свою цифру, так уж на ней и стоит. Нечего делать, послала она за Хлебонасущенским, посоветовалась с ним наедине, и порешили, что надобно дать. Пришлось по две с половиной тысячи на брата - и Дранг помчался обделывать поручение, в первый раз в жизни ощущая в своем кармане целиком такую полновесную сумму и поэтому чувствуя себя легче, благодушнее и веселее, чем когда-либо.
XXXIX
ДОПРОС
Вечером щелкнул дверной замок, и в комнату Бероева вошел унтер-офицер с каменно-молчаливым лакеем. Последний держал на руках платье, которое было снято Бероевым при переселении в его последнее обиталище.
- Потрудитесь, сударь, одеться, только поторопитесь, потому там... ждут, - сказал военный.
Лакей молча, с дрессированной сноровкой, стал подавать ему одну за другою все принадлежности костюма, ловко помог пристегнуть подтяжки, ловко напялил на него сюртук и засим начал складывать казенное платье.
- Готовы-с? - лаконично спросил военный.
- Готов.
- Пожалуйте-с.
И они пошли по гулкому коридору. Приставник, как бы для выражения известного рода почтительности, следовал за Бероевым на расстоянии двух-трех шагов и в то же время успевал служить ему в некотором роде Виргилием-путеводцем среди этого лабиринта различных переходов. Лабиринтом, по крайней мере, в эту минуту, казались они Бероеву, которого то и дело направлял военный словами: 'направо... налево... прямо... в эту дверь... вниз... по этой лестнице... сюда', пока наконец не вошел он в просторную и весьма комфортабельно меблированную комнату, где ему указано было остаться и ждать.
Мягкий диван и мягкие, покойные кресла, большой, широкий стол, весьма щедро покрытый свежим зеленым сукном, на столе изящная чернильница со всею письменной принадлежностью, лампа с молочно- матовым колпаком и на стене тоже лампа, а на другой - большой портрет в роскошной золоченой раме; словом сказать, вся обстановка несколько официальным изяществом явно изобличала, что кабинет этот предназначен для занятий довольно веской и значительной особы.
После трехминутного ожидания в комнату вошло лицо, наружность которого была отчасти знакома Бероеву, как обыкновенно бывает иногда очень многим знакома издали наружность значительных официальных лиц. Благовоннейшая гаванна дымилась в руке вошедшего. Расстегнутый генеральский сюртук открывал грудь, обтянутую жилетом изумительной белизны. Довольно красивые черты лица его выражали абсолютную холодность и несколько сухое спокойствие, а манеры как-то невольно, сами собой, обнаруживали привычку к хорошему обществу. Он вошел ровным, твердым, неторопливым шагом, остановился против Бероева и вскинул на него из-за стола, разделявшего их, острый, проницательно- пристальный взгляд.
- Господин Бероев? - быстро спросил он своим тихим, но металлическим голосом, и притом таким тоном, который обнаруживал непоколебимую внутреннюю уверенность, что на этот вопрос отнюдь ничего не может последовать, кроме безусловного подтверждения. - Вопрос, стало быть, предложен был только так, для проформы и как бы затем лишь, чтобы было с чего начать, на что опереться. Во всяком случае, арестованный не замедлил отвечать утвердительно.
- Вы имеете семейство, детей? - спросил генерал тем же тоном и плавно пустил кольцо легкого дыма.
- Имею, - глухо ответил Бероев: ему стало горько и больно, зачем это хватают его за самые больные и чуткие струны его сердца.
- Очень сожалею, - сухо и как бы в скобках заметил генерал.
Бероеву с горечью хотелось спросить его: 'о чем?' - однако почему-то не спросилось, не выговорилось, и он ограничился лишь тем, что, закусив нижнюю губу, неопределенно свернул глаза куда-то в сторону. Минута молчания, в течение которой он хотя и не видит, но чувствует на себе неотразимый, вопрошающий и пытающий взгляд, так что стало наконец как-то не по себе, неловко. А глаза меж тем все-таки смотрят и смотрят.
- Я должен предварить вас, - наконец начал генерал тихо и слегка вздохнув, тогда как магнетизация взорами все еще продолжалась, - я должен предварить вас, что нам уже все известно, и притом давно. Поэтому, господин Бероев, излишнее запирательство с вашей стороны ровно ни к чему не послужит и только увеличит еще вашу ответственность. Вы, впрочем, не юноша, не... студент, и потому поймете, что порядочному человеку в таких случаях не приходится лавировать, тем более, что это - повторяю - будет совершенно напрасно: нас обмануть невозможно - мы знаем все. Слышите ли, все!.. Между тем полное чистосердечное раскаяние ваше, вместе с откровенной передачей всех известных вам фактов и обстоятельств, значительно послужит к облегчению вашей участи и... даже... быть может, к полному прощению. Вспомните, ведь вы не один - ведь у вас семейство.
Генерал кончил и продолжал смотреть на Бероева.
Этот собрался с духом и начал:
- Если вам, генерал, точно известно все, как вы говорите, - заметил он, - то я удивляюсь только одному: каким образом, зачем и почему я нахожусь здесь?
- Это что значит? - металлически-сухо и внятно спросил генерал, ни на йоту не возвышая голоса, и между тем каждый тихий звук его обдавал невыразимым холодом.
- То, что я - невинен, - столь же тихо и внятно проговорил Бероев, нимало не смутившись: над ним еще всецело царило прежнее чувство абсолютного равнодушия ко всему, что бы с ним ни случилось.
Генерал слегка усмехнулся тою усмешкой, в которой чувствуется как будто и иронии немножко, а
