показывала уже половину седьмого.
______________
* Картофельный суп и жаркое из телячьих ребер с изюмом и миндалем (нем.).
** Блинчики (нем.).
Маша до сих пор не являлася.
Госпожа Шиммельпфениг решительно терялась и негодовала от столь дерзко продолжительного отсутствия своей прислуги; господин же Шиммельпфениг, сообразив, что для исполнения возложенного на нее поручения было более чем достаточно двух с половиной часов, очень хладнокровно сказал, что надо будет сделать ей вычет из жалования, и принялся рассчитывать, сколько именно грошей, со всей строгою справедливостью, необходимо будет ему вычесть, как вдруг немка-кухарка объявила, что Маша возвратилась, только какая-то странная - на себя непохожа.
Господа Шиммельпфениги приказали позвать ее.
Через силу двигая ноги, вошла к ним молодая девушка, - бледная, истомленная, с ярким, лихорадочным взором, и остановилась в дверях, придерживаясь слабою рукою за притолоку.
- Это что значит?.. Где это изволила быть? - сдержанно-строго спросил Карл Иванович, меряя ее тем взором, которым иногда в нужных случаях имел обыкновение мерить своих маленьких подчиненных. Карл Иванович в высшей степени обладал уменьем напускать на себя эту немецки-начальственную ледяную строгость, и никак не мог удержаться, чтобы внутренне не любоваться на самого себя в эти минуты, особливо же, когда замечал, что этот взгляд и манера производят свое достодолжно-внушительное впечатление.
Но Маша, казалось, будто и не заметила того холода, которым предполагал обдать ее Карл Иванович; по крайней мере ни его тон, ни его взоры не произвели на нее никакого видимого эффекта.
- Где ты была? - возвысив голос на несколько строгих нот, воскликнули разом обое господ Шиммельпфенигов.
- Я... я больна совсем... извините меня... - с усилием проговорила девушка.
- Снесла ты платье?
- Снесла...
- Так где же ты шаталась столько времени?
Маша ничего не ответила на это. Она и сама хорошенько не знала, что с ней делалось и где, в самом деле, прошаталась столько часов. Немая кручина, обуявшая ее душу, бессознательно вела ее куда-то - без цели, без мысли: организм не просто требовал движения: ему нужно было уходиться, умаяться, чтобы сбросить с себя то возбужденное состояние, в каком находился он с той самой минуты, как, подавляемая тяжестью глухих рыданий, выбежала Маша из магазина. Угомонилась и опомнилась она на одной из тех гранитных, полукруглых скамеечек, которые помещаются позади высоких фонарей на Николаевском мосту.
Смутным тяжелым взором огляделась она вокруг. Мимо снуют пешеходы, ваньки, экипажи, омнибусы; в конце моста красновато-яркий свет заливает сверху, из купола, мозаичный огромный образ в черной мраморной часовне; а прямо - и перед нею, и позади нее - темно-серая равнина застывшей Невы представляется каким-то непроницаемо-мутным, безразличным пространством, которое далеко по краям замыкается бесконечными рядами зажженного газа, и эти ряды светлых, мигающих точек, цепью охвативших темную равнину, только увеличивали собою контраст мрака и света, и казались какими-то фантастическими, одушевленными существами.
Маша с трудом поднялась с гранитной скамейки; слабые и усталые ноги ее тряслись, поясницу ломило, во всех мускулах ощущалась глухая боль, словно бы они палками были избиты, голову разломило, и была вся она в огне, тогда как тело внутренний озноб пронимал. Совершенно больная, с усилием доплелась она кое-как до дому, где встретило ее справедливое негодование господ Шиммельпфенигов.
- Так где же ты шаталась, спрашиваю тебя? - настойчиво повторил Карл Иванович, озадаченный тем, что ни тон его голоса, ни взгляд его глаз не производят своего впечатления.
- Я больна... позвольте мне лечь... я едва на ногах стою, - тихо проговорила Маша.
Супруги переглянулись, как бы вопрошая друг друга, что им предпринять в настоящем случае.
- Она пьяна! - домекнулась госпожа Шиммельпфениг.
Господин Шиммельпфениг потянул вверх носом и издал такое мычание, которое обозначало, что он только теперь догадался, в чем настоящее дело.
- Хорошо, голубушка!.. Теперь ступай, а завтра мы поговорим с тобою, сказал он угрозливым тоном. - За все ответит твое жалованье. Ступай!
Маша удалилась, шатаясь от слабости; но вдруг Карл Иванович с ужасом увидел, что физиономия Луизы Андреевны снова вытянулась и изображает крайнюю степень душевного потрясения.
- А!.. Теперь я понимаю!.. - задыхалась она шипящим голосом. - Эта тварь пьяна, вы пьяны... Теперь я все понимаю!.. Да, это был завтрак у товарища!.. Да, ето был завтрак, презренный человек!..
И Карл Иванович снова должен был выдержать самый величественный шторм.
Луиза Андреевна требовала немедленно удаления развратной твари, оскорблявшей одним своим присутствием ее честный и высоконравственный дом.
- Пусть идет, куда хочет! Пусть ночует хоть на улице, только не здесь! - неистовствовала она, хлопая дверьми и бегая по всем комнатам. Вон! Вон сию же минуту! Я в моем доме разврата не потерплю! Дворника сюда! Дворника! Пусть вышвырнут эту мерзкую тварь!
Кухарка позвала дворника.
Не обращая внимания на неистовства госпожи Шиммельпфениг, Маша попросила нанять ей извозчика и свезти в больницу.
Карл Иванович, по давней привычке своей к подобным демонстрациям любящей супруги, сидел у себя в кабинете и с примерным хладнокровием, для виду, держал перед собою лист санкт-петербургской немецкой газеты доктора Мейера, тогда как фантазия его обреталась далече от этих печатных строчек и соблазнительно рисовала пухленькие привлекательности Минны Францевны Биттервассер.
Дворник нанял извозчика и привел соседнего свободного подчаска, который должен был отвезти и сдать больную по назначению.
Маша наскоро собралась, крепко закуталась в платок, накинула бурнусишко и захватила с собою свой вид да три рубля - единственные деньги, оставшиеся у нее, за кой-какими расходами, еще от прежней жизни, после распродажи с аукциона всего ее имущества. Полицейский под руку свел ее с лестницы и уселся рядом в извозчичьи сани. А госпожа Шиммельпфениг в это самое время уже металась на своей постели в раздирательном припадке истерики.
V
В БОЛЬНИЦЕ
Извозчик дотащился до подъезда одной из ближайших больниц. Подчасок пошел известить о привезенной больной, но в ту же минуту вернулся вместе со швейцаром, который решительно объявил, что мест у них в больнице нету.
- Да как же это, почтенный? - возразил ему солдат: - Так-таки ни одной кровати?
- Так-таки и ни одной.
- Да ведь запасные, чай, должны же быть?
- Мало ли что должны! Сказано: нету, ну, и нету!
- Эко дьявольское дело! Это, стало быть, мне теперь снова придется тащить ее в другую больницу!..
- Ну и тащи!
- Да, тащи! Черта ли мне возиться с нею... Я брошу, делайте, как знаете! Мне что!
- Да ведь уж не примем, то-ись ни-ни, боже избави!
- Слышь ты, везти тебя, что ли, в другую куда, али тутотки бросить? А? - отнесся подчасок к Маше.
- В другую, - простонала та.
- В другую... Да мне что же, говорю, валандаться-то с тобою! Время только терять, право так! Уж ты лучше сама, как знаешь... Чай, я не родня тебе, чтобы дарма хлопоты приймать.
- Я заплачу, - слабо ответила Маша.
- Ну, ин разве так! Эй, почтенный! Вы уж коли не хотите взять ее, так выдайте нам по крайности отказной лист.
- Какие там тебе еще листы! Писать лист, так надо и освидетельствовать, а у нас дежурный только что започивал да не приказывал будить. Ладно, и без отказного уедете!
