очарования и красоты.
И вдруг, к своему удивлению, я почувствовал, как теплая волна захлестывает меня, и услышал собственный голос.
- Я полагаю, - вполне резонно и решительно заявил я, - что нет такого закона, который запрещал бы это. Мне кажется, мы могли бы время от времени встречаться.
Она так и просияла. На губах ее появилась робкая счастливая улыбка, и, нагнувшись поближе, она воскликнула, и в тоне ее прозвучало преклонение перед моей высокой мудростью:
- Как я рада! А я-то боялась... Я хочу сказать, что это очень разумно.
- Отлично. - Я милостиво кивнул, принимая как должное ее похвалу, и, подстрекаемый непонятным побуждением, заглянул в ее сияющие глаза. - Что вы делаете сегодня вечером?
- Видите ли... Я собираюсь повидать барышень Дири: вы же знаете, как они были добры ко мне. А потом в половине седьмого я сяду на поезд и поеду в Блейрхилл.
Я расхрабрился и с самым невозмутимым видом предложил:
- Пойдемте-ка лучше со мной в театр.
Она заметно вздрогнула, и во взгляде ее снова появился легкий испуг, который все увеличивался, по мере того как я говорил:
- Мне надо еще кое-что сделать, это займет около часа. Давайте встретимся в семь у Королевского театра. Мартин Харвей играет там в 'Единственном пути'. Пьеса должна вам понравиться.
Она продолжала молча смотреть на меня, потрясенная и подавленная, точно в моем приглашении таились все ужасы и опасности, какие только существуют на свете. Потом она судорожно глотнула воздух.
- Боюсь, мистер Шеннон, что вы сказали это, не подумав. Я ведь никогда в жизни не была в театре.
- Не может быть! - Я едва верил своим ушам, хотя, казалось бы, этого можно было ожидать. - Но почему?
- Ну вы же знаете, как у нас строго дома.
Потупив глаза, она принялась пальчиком рисовать что-то на скатерти.
- В нашей общине не принято играть в карты, танцевать или ходить в театр. Конечно, отец нам не запрещал этого... но нам просто в голову не приходило поступать иначе.
Я в изумлении уставился на нее.
- В таком случае пора бы пересмотреть эти взгляды. Ведь театр, назидательно начал я, - является одним из величайших очагов культуры. Вообще говоря, я не слишком высокого мнения о 'Единственном пути'. Но для начала сойдет.
Она молчала, продолжая в мучительном раздумье чертить что-то на скатерти.
Затем пуританская закваска пересилила, она медленно подняла голову и прерывающимся голосом сказала:
- Боюсь, что я не смогу пойти с вами, мистер Шеннон.
- Но почему же?
Она не отвечала, но в ее робком взгляде сквозило смятение. Ее природные склонности, ее живая и страстная натура вступили в единоборство со всем тем печальным и мрачным, чему ее учили в детстве, сурово предостерегая против искушений света и пугая апокалиптическими пророчествами, - и все это сейчас одержало над нею верх.
- Ну, знаете ли! - с досадой воскликнул я. - Это уж слишком. Вы тратите добрых полдня, убеждая меня, что мы должны бывать вместе. А когда я предлагаю вам пойти в театр и посмотреть абсолютно невинную пьесу, собственно говоря, классическую пьесу, написанную по знаменитому роману Чарльза Диккенса, вы наотрез отказываетесь идти.
- Ах, по Диккенсу... - еле слышно пробормотала она, словно это меняло дело. - По Чарльзу Диккенсу. Это очень достойный писатель.
Но я уже разозлился и, застегнув куртку, стал искать глазами официантку, чтобы расплатиться.
Заметив, что я рассержен, она вся сжалась и с возрастающим волнением наблюдала за моими приготовлениями к уходу, - грудь ее бурно вздымалась и опускалась; наконец, тяжело вздохнув, она с трепетом сдалась.
- Хорошо, - беспомощно прошептала она. - Я пойду.
Несмотря на ее молящий взгляд, я не сразу простил ее. Сначала я расплатился по счету - по поводу чего она уже не посмела вступать со мной в спор - и вывел ее на улицу. Тут я повернулся к ней и, перед тем как проститься, сказал дружелюбно, но не без скрытой угрозы:
- Итак, в семь часов у театра. Не опаздывайте.
- Хорошо, мистер Шеннон, - покорно пробормотала она и, бросив на меня последний трепетный взгляд, повернулась и пошла прочь.
Постояв с минуту, я направился на кафедру патологии, где меня должен был ждать Спенс, которого я заранее предупредил письмом о своем приезде.
Было четверть седьмого, когда я подошел к зданию кафедры, и так как мне меньше всего на свете хотелось встречаться с Ашером или Смитом, я сначала тщательно обследовал коридоры, а уж затем вошел в лабораторию. Там, как я и ожидал, сидел, низко склонившись над столом, один Спенс.
Поскольку я ступал тихо, он заметил меня, лишь когда я уже стоял подле него. И тут я с некоторым недоумением увидел, что он вовсе не работает, а задумчиво рассматривает какую-то фотографию.
- А, Роберт! - Он затуманенным взглядом посмотрел на меня. - Я по вас соскучился. Как работается в Далнейре?
- Недурно, - весело ответил я. - Поцапался с начальницей. Зато снова вырастил мою бациллу - в чистом виде.
- Прекрасно. И уже установили, что она собой представляет?
- Нет еще, но установлю. Я как раз над этим сейчас работаю.
Он кивнул.
- Я бы тоже с удовольствием ушел отсюда, Роберт. Если бы я только мог устроиться преподавателем в каком-нибудь небольшом учебном заведении... например, в Эбердине или в колледже святого Эндрью.
- Ну и устроитесь, - ободряюще заметил я.
- Да, - как-то задумчиво произнес он. - Все эти четыре года я работал как проклятый... ради Мьюриэл. Ей должно понравиться в колледже святого Эндрью.
- А как поживает Ломекс? - спросил я.
Спенс посмотрел на меня отсутствующим взглядом. И ответил не сразу:
- Все так же красив и преуспевает, как всегда. Вполне доволен жизнью... и собой.
- Я не видел его целую вечность.
- Он последнее время был, кажется, порядком занят. Ну что ж, приятно, что вы делаете успехи. Я получил ваше письмо. И могу дать вам сколько угодно чистого глицерина.
- Спасибо, Спенс. Я знал, что могу на вас рассчитывать.
Он протестующе махнул рукой. Наступило неловкое молчание. Смущенно я отвел глаза в сторону и увидел фотографию, лежавшую перед Спенсом. Он проследил за моим взглядом.
- Посмотрите, посмотрите, - сказал он и протянул мне фотографию. На ней был изображен симпатичный юноша с правильными чертами лица, хорошо сложенный и пышущий здоровьем.
- Очень приятный молодой человек, - заметил я. - Кто это?
Он рассмеялся - звук этот резанул мой слух, ибо, хотя Спенс и часто улыбался своей кривой усмешкой, я до сих пор почти не слышал его смеха.
- Представьте себе, - сказал он, - это я.
Я пробормотал что-то нечленораздельное. Я просто не знал, что сказать, и в замешательстве взглянул на Спенса. Обычно мягкий и спокойный, сейчас он был просто неузнаваем.
- Да, таким я был в восемнадцать лет. Удивительное дело, какую огромную роль играет лицо... я имею в виду не только красивое, а обычное, даже уродливое лицо. Знаете, как пишут в романах: 'В его уродливом лице было какое-то необъяснимое обаяние'. Но нельзя воспеть лицо, если от него осталась одна половина. Это невозможно. Колизей - грандиозное зрелище. Но только при лунном свете и если любоваться им
