- Итак, я вас слушаю, - сказал Одноруков.
- По-моему, Виктор Иванович - хороший командир и настоящий коммунист.
- Солнце без пятен?
- Недостатки есть у каждого человека.
- Ну вот видите. А я уже испугался, что капитан-лейтенант Горбунов совершенен. Какие же недостатки? Или - поставим вопрос несколько иначе - какие качества Горбунова вы склонны расценивать как его недостатки?
«Сейчас охрипну», - со злостью подумал Митя.
- Я помогу вам, - сказал Одноруков, выждав с минуту. - Качества военнослужащего складываются из ряда признаков…
«Не меньше трех», - догадался Митя. Его мучила мысль, что с минуты на минуту начнется пробная сварка, а этот обстоятельный товарищ, как видно, никуда не торопится.
- Признаки эти делятся на политические, деловые и морально-бытовые. Вы согласны со мной?
- Согласен, - сказал Митя, тяжело вздыхая. За последнее время он сильно разочаровался в Горбунове, считал его человеком с большими странностями и тяжелым характером, неприятно самоуверенным, сухим, мелочным и обладающим вдобавок удивительным талантом раздражать людей. Все это были несомненные недостатки, но отнести их к определенному виду - деловому, политическому или морально-бытовому - Митя не умел. Он посмотрел в окно и увидел Границу. В руках у Границы был короткий лом, и он с размаху бил ломом по льду, его долговязая фигура то выпрямлялась, то сламывалась под прямым углом. Митя нахмурился, вспоминая, - он не любил, когда на лодке делалось что-то помимо него. Затем сообразил: вырубает стреляную гильзу от зенитного снаряда. Теперь, когда все неудовольствия с Границей - дело прошлое, надо признать: удивительно милый парняга. Такой верзила, а чистота прямо детская. И говорит-то еще по-детски: «Ну сто это, ребята, засем это?» Немножко выламывается, в особенности при Соловцове, - вот и все его прегрешения. Отличный вестовой, без тени лакейства, а какой сигнальщик! Уж он-то несет вахту «на все сто двасать»; рассказывали, что в море, сменившись с вахты, он на какое-то время слепнет от напряжения. Какое это свойство? Деловое? Политическое? Морально-бытовое? Углубившись в свои мысли, Митя совсем забыл об Однорукове и вздрогнул, услышав его тихий голос.
- Скажите, товарищ Туровцев, как вы расцениваете политическую физиономию Горбунова?
- Никак не расцениваю, - сказал Митя. - Горбунов человек, горячо преданный нашей Советской Родине.
- Субъективно преданный, вы хотите сказать?
- Я сказал: горячо преданный. А субъективно или объективно, этого я, простите, не понимаю.
- Напрасно. Нередко бывает, что человек одержим самыми благородными намерениями, а объективно приносит только вред. Хочет он этого или не хочет.
- Разве это все равно?
- Что именно?
- Да вот это самое - хочет он или не хочет?
Вероятно, Митино замечание показалось Однорукову очень забавным. Практически это выразилось в том, что его рот растянулся еще шире и стал еще больше похож на тире, заключенное в скобки. Помолчав, он спросил - очень тихо и значительно:
- Вы никогда не замечали у него пораженческих настроений?
Митя вылупил глаза.
- То есть в смысле того, чтобы?.. - Он вдруг потерял способность строить фразу. - Вы спрашиваете, не замечал ли я, что он хочет победы фашизма? Нет, не замечал.
- Зачем же доводить мою мысль до абсурда, - поморщился Одноруков. - Не хочет, а, скажем, допускает. Я имею в виду: не выражал ли он сомнения в близкой победе, не подвергал ли необоснованной критике действия военного командования, не ставил ли под сомнение основополагающие документы, не излагал ли в превратном виде стратегическую обстановку на Балтике, не переоценивал ли силы врага и, наконец, не высказывал ли он соображений, свидетельствующих о неправомерной идеализации старого русского флота и флота иностранных держав. - Заметив, что Митя хочет вставить слово, он яростно замотал головой. - Такие настроения есть, они существуют на бригаде, и наша задача - выявить их и дать им своевременный отпор еще до того, как они станут реальной опасностью, дать отпор, невзирая на субъективные мотивы и прошлые заслуги носителей, со свойственной нам остротой и боевитостью. В выполнении этой задачи вы вольны помочь или помешать - это дело ваших взглядов и вашей совести. Учтите только, что вопросы, предложенные вашему вниманию, задаются не случайно и не голословно.
Одноруков заметно оживился, и Митя разгадал одну из особенностей своего собеседника: он скучал, слушая других, но возбуждался при звуке собственного голоса.
- Подумайте, товарищ Туровцев.
Митя стал думать. Сложность заключалась в том, что на все заданные вопросы можно было с равным основанием ответить и «да» и «нет». У Виктора Ивановича был острый язык и свой взгляд на вещи. Критиковал ли он военное командование? В узком товарищеском кругу доставалось и командованию. Ставил ли он под сомнение основополагающие документы? Если подразумевать под этим наставления по тактике подводных лодок, то, безусловно, ставил. И, конечно, он не верил в близкую победу и морщился, когда при нем говорили об армии противника, как о сборище трусов и кретинов. А с другой стороны, разве не зловещая бессмыслица - назвать пораженцем командира, живущего одной всепоглощающей мыслью - выйти в море и громить фашистов? Горбунов давно уже не казался Мите безупречным, но усомниться в основе основ, поверить, что каждый шаг командира, каждое мельком оброненное или вырвавшееся спросонья слово - рассчитанная ложь?..
- Не знаю, товарищ старший политрук, - сказал Митя, насупившись. - Мне ничего такого неизвестно. - И, испугавшись осуждения, отразившегося на лице Однорукова, поспешно добавил: - Уверяю вас, если бы я заметил…
- То, конечно, сочли бы своим священным долгом, - скривился Одноруков. - Все это весьма трогательно и делает честь вашим патриотическим чувствам. Но поверьте, мой дорогой товарищ Туровцев, - он опять прижал к груди планшет, - я не осмелился бы вам докучать, если бы вы сами, совсем недавно в разговоре с известными нам обоим лицами, не выражали - в форме совершенно корректной - несогласия с отдельными высказываниями капитан-лейтенанта Горбунова. Как же это совместить с тем условием, которое мы с вами добровольно приняли с самого начала, а именно, что наш разговор ведется неофициально и с полной откровенностью?
«Все ясно, - уныло думал Митя, слушая Однорукова. - Одно известное лицо - это, конечно, Селянин. Другое - комдив. Селянину я не мог сказать о командире ни одного дурного слова, но, как знать, не ляпнул ли я, защищая Горбунова, что-нибудь лишнее? С комдивом сложнее. Комдив - свой парень и хочет Виктору Ивановичу только добра, но… как знать? Может быть, он что-то и сказал. Для объективности. А может быть, даже вынужден был сказать. Из осторожности. Вчера мы с Борисом Петровичем основательно почесали языки, и если меня сейчас беспокоит, не передал ли комдив какую-то часть нашего разговора, то у комдива гораздо больше оснований опасаться, не сделал ли этого я. Пока ничего страшного, но надо держать ухо востро, чтоб не слишком разойтись с тем, что мог сказать комдив…»
- Кое в чем мы действительно иногда расходимся, - сказал он бодрым голосом.
- Например?
Весь дальнейший разговор превратился в нескончаемый и утомительный для обеих сторон торг. Самое утомительное было то, что спор шел не о человеке, спорили о словах. Митя устал раньше - у него было меньше опыта. Временами он совсем переставал понимать, что говорит Одноруков, - слушая, как монотонно журчит его голос, он поглядывал в окно: Граница давно вырубил гильзу и ушел, временами стекла освещались зеленоватой вспышкой - кто-то пробовал сварочный аппарат. С некоторыми потерями Мите удалось отбить атаку, советский патриотизм и общая политическая направленность Виктора Ивановича Горбунова сомнению больше не подвергались. В то же время считалось установленным, что в отдельных высказываниях Горбунова наличествовали положения спорные, непродуманные и приводящие (объективно!) к искажению действительного положения дел, а самому Горбунову присущи (в какой-то мере!) элементы зазнайства, бесплодного критиканства и авангардизма. Насчет авангардизма Митя был в немалом сомнении, ему казалось, что это что-то из истории комсомола, но он представил себе, что из-за этого туманного и, судя
