одновременно почувствовали-, что начали тормозить. Мы оба высунулись в окно и увидели удаляющийся головной локомотив, на боковом мостике которого лежал Мэнни и глядел на нас.
МЭННИ
Пришлось немного повозиться с разъемом, но игра стоила свеч. Я имел право на свою жизнь и жизнь Рэнкена, с которым судьба связала нас до последнего вздоха. Но не на жизнь этого пацана и, тем более, не на жизнь девчонки. В окне второго локомотива показались они оба. Бак что-то закричал. Я прислушался, ветер донес:
— Мэнни! Заткни этот двигатель! Мэнни! Черт бы тебя побрал! Заткни его, Мэнни!..
САРА
Я смотрела ему вослед и не могла удержать слезы.
Бак кричал:
— Заткни его, Мэнни!. Я поняла, чего добивался тот от Бака, когда пинал ногами, отшвыривая меня в сторону и пытаясь выгнать Бака из кабины.
— Заткни его, Мэнни! Это все, что ты должен сделать! Мэнни!..
И я оборвала этот крик:
— Он сам знает, что ему делать. Бак зарыдал:
— Заткни его, Мэнни! Черт бы тебя побрал! На удаляющемся от нас локомотиве Мэнни приподнялся, уцепился за лесенку и начал взбираться на крышу.
РЭНКЕН
Я пытался дотянуться до кнопки, пытался вырвать поручень, к которому был прикован, пытался снять наручники, зубами вцепился в них в конце концов, но все было бесполезно. Мэнни не вернулся в кабину, но я знал, что он не ушел. Я чувствовал его где-то рядом… И с каждой секундой таяла моя надежда, что Мэнни вернется и нажмет кнопку, чтобы остановить поезд. В какой-то миг мне даже показалось, что мы еще быстрее припустили навстречу своей смерти.
БАК
Я не мог сдержаться. Я плакал и кричал:
— Он сделал это! Он сделал это!
Мэнни выкарабкался на крышу локомотива и сделал несколько шагов. Потом постоял, согнувшись, несколько секунд, медленно разогнулся и развел руки в стороны. Я замер, увидев эту фантастическую картину.
МЭННИ
Я же говорил, что птицей взлечу, если понадобится. Однажды мне уже пришлось испытать подобные ощущения, и я знаю, что говорю. Обычно все кругом твердят, что человек летает во сне и что это означает, будто он растет. Но я-то летал наяву. Хотя и случилась со мной эта история в глубоком детстве. Так давно, что иногда она кажется мне собственной выдумкой. И в те минуты, когда она всплывает в моей памяти, я сам себе не верю: нет, это было не со мной, не с Мэнни, не с Оскаром Мэнхеймом, это было с каким-то совершенно другим мальчишкой. Я тогда еще только учился премудростям уличной жизни. Еще и года не прошло как я сбежал из дома, где меня круглыми сутками с утра до вечера пилили мать с отчимом: сидишь у нас на шее, хлеб жрешь на дармовщинку, ни черта от тебя не дождешься, бестолочь одна из тебя выйдет (на что я всегда про себя добавлял: «Бестолочь выйдет, а толк останется»). А сами только и перебивались случайными заработками, которые тут же пропивали. Местный полицейский был еще тот пройдоха! Когда отчим приводил его к нам домой, тот не упускал случая опрокинуть рюмашку-другую. Блюститель порядка, называется! Срать он хотел на порядок! Просто в нищий квартал не каждый патруль свой нос совал, вот этот ублюдок в форме и не боялся, что с работы полетит кувырком. Так и вышло, что жаловаться мне было некуда. Да я и не хотел никому жаловаться. Я просто хотел научиться давать отпор, а потому участвовал во всех уличных мальчишеских драках, становясь обычно на сторону тех, кого было меньше числом. Я уже тогда был не дурак и понимал, что если тебя не убьют в какой-нибудь стычке, то только таким образом ты и сумеешь встать на ноги. В тринадцать лет я стал грозой своих ровесников, и к моей команде серьезно относились все молодежные банды портовых кварталов Чикаго. А еще через год я впервые убил человека. Мы выясняли отношения с «лордами», заезжей кодлой из Сисеро. Нас было меньше, чем их, однако мы не стали звать подмогу. На катке, который мы каждый год заливали у самого дальнего грузового пирса, сошлись наши две стаи, и мы устроили недоноскам такую карусель… Мой стратегический замысел заключался в том, что моя команда была на коньках и с хоккейными клюшками, а противник это обнаружил, когда уже вышел на лед и увидел, что попал в западню: мы перекрыли «лордам» все пути к отступлению. После тяжелого боя их остатки прорвались сквозь наши ряды и дали деру. Десяток «лордов» остался лежать на льду. Я сказал своим: «Пленных не брать!» — и первым отправился добивать врага. Конечно, все они пришли в себя в больнице, кроме того шестнадцатилетнего парня, которому я заехал носком лезвия конька в висок. Так уж вышло. Мне было немного жаль этого типа, но война есть война. Самое глупое, что на меня настучал кто-то из своих, и я так никогда потом и не узнал, кто именно. Да, собственно, меня и занесло потом в Чикаго только лишь через двенадцать лет. Когда за спиной уже вырос приличный перечень тюрем и побегов. А история с «птичьим полетом» произошла раньше, чем я впервые угодил за решетку. Мои «ангелы» решили отметить хорошо провернутое дельце (однажды ночью мы удачно «поработали» в магазине спортивного инвентаря, и мало того, что заработали несколько тысяч «зеленых», чего раньше никогда еще не было, но при этом мы даже оставили кое-что из товара для личного пользования) и уговорили меня отправиться в скаутский поход. Сейчас-то я понимаю, что просто детство в заднице свербило у каждого из нас, но тогда мы ничего не могли поделать с неожиданно возникшей и не казавшейся дурацкой и нелепой идеей. Заканчивался август. Мы взяли палатки, спальные мешки, рюкзаки, разные туристские причиндалы, продуктов целую гору надыбали по местным магазинам (помногу не брали, чтобы не попасться на ерунде). Потом купили билеты на автобус (что меня рассмешило больше всего, потому что мы почти никогда ничего не покупали!) и уехали на Гранд-Ривер. Забрались повыше по течению, к самым ее истокам. Один из наших сказал, что когда-то бывал в тех местах вместе с отцом, который тогда еще был у него жив, и очень хвалил. Правда, на легкую жизнь в лесной глуши он нас не настраивал. И мы ловили кайф целую неделю: купались, загорали, ловили рыбу. Правда, жратва быстро кончилась — видно, из-за отсутствия опыта не правильно чего-то рассчитали. Ну, так не ради же жратвы мы туда и ехали. В один из дней мы набрели на старую деревянную геодезическую вышку, возведенную, наверное, еще в самом начале века: она стояла одиноким небоскребом возвышаясь посреди нескольких десятков огромных стогов сена. Примерно метров тридцать, и уж никак не меньше, была ее высота. Семь-восемь лестничных маршей вели под самую крышу вышки. Мои «ангелы» взревели от восторга и стали цепочкой карабкаться по ступенькам вверх. Ребята боготворили меня, но не знали, что была все-таки одна вещь, которая меня пугала до смерти. Высота. Если бы они узнали, мой авторитет наверняка упал бы в их глазах. Я не стал подниматься по лестнице под предлогом, что кто-то должен остаться с младшими внизу. И это всем показалось очень уважительной причиной. Мои оболтусы гирляндой висели на разных этажах-плошадках продуваемой всеми ветрами вышки и начали даже раскачивать ее. Тут уж я серьезно испугался за их жизнь и приказал всем спуститься. Именно в этот день мы пожалели, что никто из нас не догадался «увести» — пусть плохонький — фотоаппарат, чтобы осталась память о нашем верном братстве. Наш поход завершился драматически: кто-то из местных жителей донес в полицию, и к нам нагрянула машина с двумя патрульными. Ребята попались опытные: они сразу раскусили, кто здесь отдает приказы, и не стали распылять свои силы, решив сосредоточиться на мне. За неделю я тоже сумел основательно изучить близлежащую местность и минут пять водил полицейских за собой. Правда, я понимал, что слабее их и что погоня не будет бесконечной. Ноги вынесли меня на ту самую поляну, где стояла геодезическая вышка. И, уже ни мгновения не раздумывая, я тут же полез по лестнице вверх. Спросил бы кто-нибудь меня в тот миг, зачем я это сделал, — клянусь, не смог бы ответить. Но, карабкаясь на вышку, я кинул взгляд вниз и увидел, что один полицейский сразу бросился за мной вдогонку, потом обменялся двумя-тремя фразами с напарником, и тот начал взбираться следом за первым. Их можно было понять: на большой высоте, на узкой площадке, мало ли что произошло бы, вздумая я сопротивляться. Но они не подумали, что дали мне шанс на спасение. Два лестничных марша разделяли меня и ближайшего полицейского, когда я залез на самую верхотуру. Второй отставал еще на один пролет. На секунду оба задержались на лестнице, когда я сбросил вниз свой любимый цветной пиджачок — он давно уже был мне маловат, но я страшно не люблю расставаться со своими старыми вещами из обуви и одежды. Пиджачок плавно опустился на землю, и один из моих верных
