случай. - Я же вам русским языком сказал... - начал Сергей. - Семенчук! - перебил его офицер. - Ко мне! Один из солдат выступил вперед. - Подойди поближе. Опусти винтовку. Ниже. Приставь ее к колену арестованного. Так. Если он сойдет с места хоть на шаг, стреляй. Без предупреждения. Понял? - Так точно! - гаркнул солдат. - Господин путешественник! - Офицер снова обернулся к задержанному. Настоятельно советую вам подумать о своем поведении. Малейшее неточное движение, и вы останетесь без ноги. Сергей молчал. - Надеюсь, вы понимаете, что в темноте возможны всякие случайности. Скажем... не чаянный толчок. Вы сойдете с места, а солдат... - Вы хотите сознательно искалечить меня? - перебил его Сергей. - Убить? - Такие действия называются одинаково во всех карательных ведомствах мира: убит при попытке к бегству. - Господин!.. - Даю минуту на размышление. Если через минуту... Контрразведчик запнулся. Кто-то шел по берегу, насвистывая уличную песенку. Рука Романа Петровича потянулась к Гриньке... и нащупала камень. Мальчика рядом не было. Это он шел прямо на замершую в ожидании группу. Сергей замычал, схваченный сильными руками солдат. Мальчишка метнулся в кусты и там нарвался на тускло отсвечивающую полоску штыка. Рядом грохнул предупредительный выстрел. Копоткая вспышка осветила пригнувшегося Гриньку. Ветерок донес к Роману Петровичу сладковатый запах пороховой гари. - Брать живым! - крикнул офицер. - Живым брать! Два солдата уже волокли кричащего Гриньку. Он вопил во все горло, отчаянно упирался, пробовал сесть на землю. Солдаты подняли его и понесли, не выпуская из рук винтовок. - Собрать людей! - приказал офицер. Резкая трель свистка вызвала притаившихся в темноте солдат. Медленно разгораясь, тускло светил фонарь 'летучая мышь'. В большой желтый круг света попали: Гринька, связанный Сергей, офицер, несколько солдат и высокий нос шаланды. - Дяденька! - взмолился Гринька. - Я не буду! Ну ей-богу же не буду-у! Офицер широко расставил ноги в мягких козловых ноговицах и пристально всматривался в Гриньку: - Из молодых, да ранний! - Ой, никогда больше... никогда не бу-ду-у! - Что не будешь? - А ничего не буду-у! Неожиданно офицер схватил мальчугана обеими руками за плечи и рывком притянул его к себе: - Зачем ты шел сюда? Говори! Правду! - Не буду-у! - сипло тянул Гринька. - Скажи, зачем ты шел сюда, и я сейчас же отпущу тебя на все четыре стороны. - Ночева-ать. - На шаланде? - Ага-а! - И давно ты ночуешь здесь? - Третью но-очь! - Прекрасно! Прошлой ночью сюда пришли люди и спрятали на шаланде документы, бумаги. Понимаешь? На этот раз контрразведчику удалось обмануть мальчугана. Гринька принял его выдумку о бумагах за правду. 'Так или иначе, - думал он, - а надо, чтобы меня арестовали и в тюрьму увезли. Может, там мамку увижу...' - Если ты найдешь документы, - продолжал офицер, заметив замешательство Гриньки, - я отпущу тебя сейчас же. Отпущу и дам кое-что. Гринька, думая о 'бумагах', перестал хныкать и спросил: - А если найду... чего дашь? - Что ты хочешь? - Дашь?.. - Гринька задумался. - Дашь колокольчик4? - Дам, - щедро пообещал офицер. - Ищи! Гринька поднялся на шаланду. Сунулся в корму. Искал он там довольно долго, раздумывая, как ему быть. Потом приподнял рыбину. - Долго ты будешь там копаться? - прикрикнул офицер. Не отвечая ему, Гринька полез на мачту. За ним скользнул вверх луч карманного электрофонарика. Мальчуган поднимался все выше, добрался до сигнального фонаря. Принялся раскручивать ржавую, скрипучую проволоку, прикреплявшую фонарь к флагштоку. Снял фонарь. Широко размахнулся и забросил его в море. - Ой! - крикнул он. - Обронил! - Снять его! - приказал офицер. - Ой, дяденька-а!.. - затянул наверху Гринька. Солдаты взялись за шаланду. Легкое суденышко качнулось. Заскрипела под днищем галька. Мачта наклонялась все ниже, вместе с мальчишкой, голосившим во всю мочь: - Не буду! Ой, не буду больше-е!.. Два солдата скинули сапоги, рубахи и ныряли в темной воде, стараясь нащупать заброшенный Гринькой фонарь. Скрежеща по голышам железными шинами, подкатила тачанка. Гриньку связали. В рот ему сунули подобранную в шаланде грязную тряпку, скверно пахнущую лежалой рыбой. Один из солдат легко поднял связанного мальчишку и положил его в кузов. - Построиться! - подал команду офицер. Крепкие кони не стояли на месте. Они рыли копытами гальку, высекая мелкие белые искры. - Оцепить тачанку! - приказал офицер. Медленно двинулась тачанка, окруженная солдатами с винтовками наперевес. Двигались молча. В темноте слышен был лишь скрип колес, шорох тяжелых шагов да нетерпеливое фырканье коней, сдерживаемых сильной рукой ездового. А яркие южные звезды спокойно отсвечивали на стволах винтовок.
* * *
...Едва затих шум, Роман Петрович подхватил обе корзины и быстро направился к городу. Пробираться в темноте через кусты было тяжело. Пришлось припрятать корзины в колючем терновнике, а самому поспешить к Акиму Семеновичу. Надо было спешно предупредить товарищей о провале. И опять, как несколько дней назад, в ушах у него настойчиво звучала задорная боевая песенка Гриньки. За минувшие дни Роман Петрович успел привязаться к смелому мальчонке, оценить его горячее сердце. Особенно его трогала любовь Гриньки к матери, толкавшая мальчонку на отважные поступки. Так любить мог только хлопчик с хорошей, искренней душой. Роману Петровичу казалось, что именно он-то и виноват в случившемся. Кто настаивал на том, чтобы Гриньку вывезли из города? Кто остановил 'мамашу', когда она пожелала оставить хлопчика у себя? Что сказать ей? Как объяснить то, что произошло на взморье? Как ни объясняй, легче не станет. Приближаясь к знакомой камышовой крыше, Роман Петрович, сам того не замечая, несколько замедлил шаг. Он старался не думать ни о Гриньке, ни о 'мамаше'. Сейчас надо было предупредить товарищей о провале Сергея и выяснить, случайной была облава на взморье или контрразведчики пронюхали о поездке. ...Аким Семенович дремал за столом, не выпуская из зубов своей люльки. Стук двери разбудил его. Медленно приподнял он старчески припухшие веки. И сразу его будто встряхнул кто. По внешнему виду Романа Петровича, по его изорванной в кустах косоворотке старый моряк понял: произошло что-то неладное. Взгляд его будто подгонял Романа Петровича: 'Что случилось? Не тяни. Говори сразу'. Но Роман Петрович остановился, чувствуя, что не может произнести ни слова. Из-за широкой спины Акима Семеновича поднялась Анастасия Григорьевна. 'Мамаша' ждала здесь вестей с моря. И она первая поняла: плохие вести.
ВСТРЕТИЛИСЬ
Лежа в кузове тряской тачанки, стиснутый пахнущими дегтем грубыми сапогами конвоиров, Гринька притих. В глухом стуке колес ему все время чудилось одно и то же слово: Арестант! Арестант! Арестант!' Тачанка загрохотала по мощенному булыжником шоссе. Голова Гриньки подскакивала на дне кузова. Тряска и толчки мешали думать о возможной встрече с матерью. Хотелось лишь одного: поскорее выбраться из-под солдатских сапог. Только раз Гриньке удалось приподнять голову. Он увидел нависшие над шоссе черные кроны деревьев и вдалеке несколько желтых прямоугольников окон. ...Тачанка остановилась. Завизжали железные петли. Колеса загрохотали под сводчатыми воротами с грязной, местами облупившейся штукатуркой. Гриньку сняли с тачанки. Грубые руки освободили его от веревок. Вонючая тряпка вывалилась изо рта еще дорогой, от тряски. Развязанный мальчуган еле стоял. Затекшие руки и ноги стали непослушны и тяжелы. Один из конвоиров повел Гриньку вдоль длинного кирпичного строения. Когда-то здесь помещались склады. Контрразведка превратила старые, добротно выстроенные купеческие склады в тюрьму. Гринька шел, озираясь по сторонам. Так вот какая тюрьма! Его вели узким мощеным двором, между низким кирпичным зданием и высокой дощатой стеной. На здании еще сохранились старые надписи: 'Езда шагом', 'За курение расчет'. Оконца, пробитые почти под крышей бывшего склада, были так малы, что их даже не прикрыли решетками. В такое оконце не пролез бы и ребенок. Увидеть же изнутри здания можно было лишь застреху да узкую полоску неба. Проход освещали большие керосиновые фонари, укрепленные на железных крюках, вделанных в кирпичные стены. Возле них стояли часовые с винтовками. Гриньке не удалось осмотреть двор как следует. Сильная рука конвоира завернула его в двустворчатую дверь. Неширокой лестницей поднялись они на второй этаж и остановились в пустынной комнате, освещенной большой электрической лампочкой. - Садись! - приказал конвоир. Гринька чинно опустился на единственную скамью. Солдат-конвоир неприязненно покосился на него, достал из-за голенища короткую трубку с потемневшим медным колечком и принялся набивать ее махоркой. Гринька осмотрелся. Комната была просторна и хорошо освещена. Окна и двери - высокие и чисто вымыты. Стало легче. Он ожидал увидеть в тюрьме какие-то особенные коридоры - узкие, темные, длинные, с выходящими в них дверями, окованными железом. Здесь же было просторно, светло, и даже кто-то совсем близко бренчал на мандолине. Ждать пришлось долго. Но вот в дверях появился комендант тюрьмы - высокий, тощий офицер с орденом, подвешенным к жесткому стоячему воротнику. Конвоир звякнул подковками и вытянулся, ожидая приказаний. Офицер махнул рукой: - Веди! Пряча в кулак непогашенную трубку, солдат подтолкнул мальчугана в открытую дверь, а сам остался в большой комнате. С трудом переставляя внезапно отяжелевшие ноги, Гринька переступил порог кабинета. Он стоял перед комендантом тюрьмы. Разделял их огромный письменный стол. На столе лежали бумаги и синие папки с черными завязками. Из-под бумаг выглядывал вороненый ствол нагана с большой полукруглой мушкой. - Подойди поближе, - приказал комендант. Гринька нерешительно шагнул к столу и остановился. Они настойчиво, не отводя глаз, разглядывали друг друга - белобрысый лобастый мальчонка, вцепившийся
