одежа? - Моя. Френч. Штаны... - Бросай свой хлам. Лезь живее! - 'Бросай'! Ты потом свою одежу заберешь, а как же я ходить стану? - Лезь быстро! Пока на улице никого нет! Гринька ловко спрыгнул с забора на кирпичный тротуар. Одет он был в старенькие, но чистые бумажные брюки, в коричневую косоворотку и тупоносые башмаки свиной кожи. Правда, серые в черную полоску брюки были на нем широковаты, а башмаки с надорванными носками - велики, однако после рваного френча новый наряд Гриньки был бы вовсе шикарным, если бы не досадный промах Романа Петровича. Впопыхах он забыл захватить кепку. Давно немытые волосы Гриньки воинственно торчали во все стороны над грязным лицом. - Ты, я вижу, год не мылся? - нахмурился Роман Петрович. - Го-од! - обиделся Гринька. - Только три месяца! Пришлось Роману Петровичу прикрыть волосы мальчугана своим картузом, а чумазую физиономию и шею он крепко, не жалея кожи, протер носовым платком. - Хорош! - довольно подмигнул Гринька. - Хоть в артисты! И они свернули в ближайший переулок, поросший цепкой, ползучей травой. Здесь было безопаснее идти.
* * *
Дверь открыла им хозяйка дома, Анастасия Григорьевна, женщина лет шестидесяти, с темным, строгим лицом и седыми волосами, собранными позади в тугой узел. Тихая на вид старушка была очень полезным человеком в подпольной организации. Любое поручение она выполняла спокойно и бесстрашно. Кому могло прийти в голову, что в кошелке старушки, аккуратно, повязанной черным кашемировым платком, и в длинной муслиновой юбке, лежат большевистские газеты и листовки! Анастасия Григорьевна или, как звали ее свои люди, 'мамаша', встретила Гриньку как старого знакомца. Стоило ей взглянуть на лобастого мальчонку с зоркими, ясными глазами, и она сразу догадалась, кто это. Желая доставить гостю удовольствие, она принялась рассказывать о том, что произошло вчера в Общественном собрании. Гринька слушал и краснел от удовольствия. Говоря по совести, он и сам не ожидал, что так здорово получится. Шутка ли - насолил самому Тугаевскому! Но эту большую радость покрыла другая, еще большая: он уже не один, у него есть друзья! Они волновались за него, а теперь радуются вместе с ним. Гринька смущенно потупился и довольно посматривал исподлобья то на 'мамашу', то на Романа Петровича. - Что ж это я разболталась? - спохватилась Анастасия Григорьевна. Соловья, говорят, баснями не кормят. Она отошла к печке. Громыхнула заслонкой. Комнату заполнил крепкий запах борща. Гринька скромно сидел на кончике табуретки. С удовольствием разглядывал он давно позабытую обстановку жилой комнаты. Все здесь казалось необычайно красивым и чистым: ситцевые занавески на окнах, цветы с промытыми листьями на подоконниках, постель с горкой округлых, упругих, будто надутых подушек... Анастасия Григорьевна поставила перед гостем миску. Из нее валил пар, такой вкусный, что Гринька, сам того не замечая, облизнулся. Борщ был действительно хорош! Густой, жирный, с толченым свиным салом и жгучими стручками красного перца. Гринька ел не спеша, старательно облизывая деревянную ложку. Комната, борщ, миска с крупными красными цветами напомнили мамкин черный чугун, голубятню, вислоухого поросенка. Стало грустно-грустно. Но голод от воспоминаний не убавился. Анастасия Григорьевна догадалась, о чем думал мальчонка, и по-своему выразила свое сочувствие. Несколько раз подходила она к нему с половником в одной руке и с кастрюлей - в другой. - Добавить? - спрашивала она. И, не дожидаясь ответа, подливала в миску. - Чудно! - вздохнул Гринька и удивленно посмотрел на 'мамашу'. - Если мне муторно, так я кушаю, кушаю...
- А когда у тебя все хорошо, весело, - спросила Анастасия Григорьевна, тогда как? - Когда весело? Тогда меня и вовсе не накормить! Старательно выбирая ложкой остатки борща, Гринька поймал на себе мягкий взгляд 'мамаши'. Подражая отцу, он пристукнул ложкой по столу и солидно похвалил хозяйку: - Золотые руки! Гринька не знал, что и Анастасию Григорьевну одолевали сейчас невеселые мысли. Глядя на гостя, она думала о своих трех сыновьях, погибших в мировую войну. Как она молила бога за них! Сколько церквей обошла, свечей переставила! Каким только святым и чудотворцам не кланялась! Даже дома часами простаивала она на коленях перед маленькой, темной иконой, украшенной бумажными цветами и рушником с вышитыми на концах черно-красными петушками. И ничто не могло избавить ее от серых казенных конвертов с траурной рамкой и коротких, но страшных слов: 'Погиб смертью героя на поле брани'. Последний сын, старший, бросил фронт в конце шестнадцатого года и бежал в свой родной город. Его перехватили на каком-то разъезде, не доезжая станции Хасав-Юрт, и расстреляли как дезертира. В виде особой милости ему, как георгиевскому кавалеру, разрешили написать матери. Письмо было путаное, бессвязное. Лишь последняя строка все объяснила, дошла до сердца матери. 'Будь проклята война, писал сын, - и те, кто ее выдумали, кому она нужна'. Эти слова Анастасия Григорьевна приняла как завещание, как последнюю волю своего погибшего сына. С тех пор к уголкам ее губ сбежались жесткие морщинки. Она отвернулась от бога и возненавидела всякое упоминание о нем так же горячо, как и верила в него совсем недавно. Вся жизнь ее осталась в ненавистном прошлом. Помогая большевикам, Анастасия Григорьевна не думала о своем будущем, считая, что для нее в жизни осталось лишь одно: стремиться к тому, чтобы другим жилось лучше, чем ей самой. И теперь, глядя на сидящего перед ней Гриньку, Анастасия Григорьевна задумалась: а не ее ли будущее пришло в дом в виде лохматого мальчонки, уписывающего борщ?.. Анастасия Григорьевна убрала со стола посуду. Громыхнула в кухоньке жестяной лоханью. - А ну... господин хороший, - с шутливой торжественностью пригласила она Гриньку, - пожалуйте мыться. И жесткие морщинки возле уголков губ разбежались в доброй, материнской улыбке.
ГРИНЬКИНА ТАЙНА
Гринька вбежал в комнату в белой рубашке с чужого плеча. Трудно было узнать мальчишку после купанья. Волосы у него оказались русыми, мягкими, а глаза на чистом лице - уже не светлыми, а темносерыми. И мальчуган лишь только теперь присмотрелся к своему новому другу. Понравились ему оголенные по локоть мускулистые руки Романа Петровича, его крепкая шея и туго обтянутая выцветшей ситцевой рубахой широкая грудь. 'Здоровенный дядька!' - с уважением подумал Гринька и с еще большей симпатией посмотрел на обветренное лицо Романа Петровича с выгоревшими бровями и золотистыми редкими усиками. Как и каждому мальчугану, ему нравились сильные люди. - Присаживайся рядком... - Роман Петрович подвинулся. - Вот так. Теперь рассказывай: кто ты и откуда? Гринька устроился на кушетке поудобнее - поджал босые ноги под рубашку - и плутовато прищурился: - А ты кто? Почему меня выручил? - Обо мне речь впереди, - остановил его Роман Петрович. - Зовут тебя?.. - Гринька. - Григорий, стало быть? Гриша. Грицько! - повторил Роман Петрович, будто выбирая, как звучит лучше. - Хорошее имя! Рассказывай, Григорий, Гриша, Грицько, Гринька! Кто ты такой? - Я большевик-одиночка. - Что-о? Роман Петрович от удивления даже приподнялся с кушетки. - Большевик-одиночка, - твердо повторил Гринька. - Вот это да! - развел руками Роман Петрович. - Сколько живу... Первый раз слышу о такой партии! - Такой партии нету, - серьезно поправил его Гринька. - Просто я сам, один - большевик. Без партии. Потому и одиночка. А вот подрасту немного, запишусь в партию. Тогда уже стану настоящим большевиком. - Рановато тебе в партию, - сказал Роман Петрович. - В самый раз! - решительно отрезал Гринька. - Видал, какого я генералу рака испек? - Видел. - И думаешь, меня в большевики не примут? - Нет. - Почему? - Маловат. Подрастешь немного - пойдешь в комсомол. - Куда? - насторожился Гринька. - В Коммунистический союз молодежи. - Нет! - мотнул головой Гринька. - Я лучше в большевики. - В большевики! - усмехнулся Роман Петрович. - Экой торопыга! А знаешь ты, к примеру, что такое классовая борьба? Гринька неловко замялся. - Вот! - продолжал Роман Петрович. - Какой же ты большевик, если даже не слышал о классовой борьбе? Гриньке стало неловко под ласковым взглядом Романа Петровича. - Ничего! - смущенно протянул он. - Я выучусь. - Когда еще ты выучишься! - не уступал Роман Петрович, уверенно направляя разговор к своей цели. - А сейчас? Кто за тебя бороться будет? - Я французскую борьбу знаю! - буркнул Гринька. - И кавказскую. С подножкой. Теперь уже опешил Роман Петрович. Человек он был холостой, беседовать с ребятами по-серьезному ему еще не приходилось. 'Как же это я?.. - думал он. - Заговорил о комсомоле и не подумал, что здесь и взрослые-то многие не знают, что полгода назад в Советской России организован комсомол. О классовой борьбе заговорил! Додумался!' Стараясь скрыть свое смущение, он круто повернул разговор: - Сколько тебе лет? - Двен... - Гринька запнулся и быстро поправился. - Тринадцать. - И для большей убедительности добавил: - В аккурат. - Что ж... тринадцать лет - возраст подходящий. Роман Петрович обдумывал, как бы ему незаметно снова повернуть беседу в нужную сторону. Неожиданно помог ему сам Гринька. - А где этот коммунистический союз? - спросил он. - В России. - О-о! - разочарованно протянул Гринька. - А здесь нету его? - Покамест нет. Прогоним беляков - и здесь комсомол будет. Так-то, друг ситный! Придется тебе ехать в Советскую Россию. - Не поеду! - буркнул Гринька. - Не поедешь? - удивился Роман Петрович. Всего ожидал он, только не этого. - Почему? - Не поеду! - упорно повторил Гринька, избегая встречаться взглядом с Романом Петровичем. - Пойми, хлопец, тебя ищут по всему городу. - Пускай... - На тебя беляки злы так, что хватают всех бездомных ребят. - Ну и пусть хватают! Опущенное лобастое лицо Гриньки стало вдруг упрямым, далеким от собеседника. - Поймают тебя. Мальчуган упорно молчал. - Попадают в тюрьму люди более опытные, чем
