Интересно, что, если б телевизор, который Татарин тогда откуда-то приволок, не сломался и перестал работать, все наши тоже меня видали б.
А что Роберт после всего искал погибели и погиб в конце концов, на барже опрокинувшись, в той же Листвянке, этого тоже не было, спросила Березу, уже зная, что это он обманывал их обоих в деньгах, а потом переписал мастерскую на себя одного. Я и собиралась то сказать, чтоб не быть тюфяком на этой очной ставке. Но Береза опередил. Оскалил зубы, принял вид, что ему страшно весело. Уж этого-то, точно, не было, сказал твердо, потому что ничуть он не погиб, а уехал в Израиль, а оттуда в Штаты, женился на американке и пишет мне, не регулярно, но раз в год на католическое Рождество, как у них водится, и вот последнее письмо, куда вложена его фотография с женой и сыном, не хочешь ли взглянуть?
Я хотела. Хочу, сказала я и пошла к нему. А камеры, как хищники, все преследовали и преследовали, наезжая на меня своими квадратными черными пастями. Мне было не до них. Он протянул цветной квадратик.
Я хотела посмотреть на Роберта. Я так давно его не видела.
Он был на фото в голубых джинсах и голубой майке, и глаза его, не помню, по жизни какие, на карточке показались тоже голубыми. Зубы сверкали, потому что он улыбался. И мальчик, стоявший рядом и похожий на него, улыбался. И улыбалась длинноволосая блондинка, положив руку на плечо мальчика. Видно, что они все трое сцеплены так, как, когда-то сцепленными, жили мы двое.
А его вы не опросили, не записали на пленку, вдруг задала вопрос Сашке.
Задавая, видела, как впился глазами в мое лицо. Что узнать хотел? Для работы или для себя лично, как твердил много раз, обманывая или нет, я теперь не знаю. Расчесывал ли чужие раны, как садист или мазохист, удовлетворяя себя, со своими тайными пороками, или впрямь лез куда-то в гору, срываясь и оступаясь и не оставляя мечты хлебнуть чистого горного воздуха. Где? Да хоть бы и на помойке. Опросили, ответил Сашка, его наш корреспондент прежде всех опросил и снял этот опрос или допрос, как хотите, называйте, но мы не можем его показать, потому что дали слово, потому что этот человек расплакался перед камерой и запретил показывать отснятый материал.
Тишина повисла. Ее нарушил тоненький голос. А почему он расплакался, спросила та же девчушка, что читала Три товарища, и я увидела, что у нее самой покраснели глаза и нос. В нос она сказала: может, он бы не расплакался, если б не любил эту женщину, а если так, то она говорит правду, а не их третий друг, не знаю, можно ли его так назвать.
Спасибо за вопрос, умница, сказал Сашка в микрофон, сияя физиономией. Дура, уронил без микрофона Береза, темнея лицом, как он всегда темнел, когда темнил. Я стояла рядом и хорошо слышала.
Я отдала карточку.
Значит, он был жив и всегда оставался жив, а мертва была одна я, только забыла, потому что пропила мозги, и память, и душу, и чувство к тому, кого звали Роберт, тоже. Другой заместо Роберта занял жилплощадь у меня в мертвой середке, где что-то еще теплилось. Единственная моя жилплощадь, какой наградила судьба на земле.
Не стала дожидаться ответа, не знаю, чьего, а двинулась по проходу вон отсюда. Голос сверху раздался внезапно, заставив вздрогнуть. Повелел: вернитесь на место. Как будто с небес. И как будто ему там, на небесах, известно, где мое место. Не стала покоряться. Возможно, я богоборец.
Я люблю тебя, Пат, послал Сашка-Роберт последний привет вдогонку.
Наверно, Алексан Алексанычу требовалось так по сценарию.
39
Сидела у стенки в той комнате, где наводили лоск перед съемкой. В двух креслах с разных сторон полулежали обессиленные негр Ира с рыжей Ульяной. Словно они тащили тяжелый воз. Или снимались в этом кино они, а не я. Из них вышел воздух. Было тихо. Как это у них устроено: там громкая музыка, громкие разговоры, смех, а в паре метров ничего не слыхать. Пошли, сказала Ульяна. Не поняла, думала, мне предлагается пойти. Оказалось, там пошли люди, посколь кончилась передача. У меня в руках был подписанный клочок бумаги - пропуск на выход. Могла встать и идти. Не вставала и не уходила. Не разговоры держали. Ни рыжая, ни черная меня не замечали, вроде меня здесь нет, пустое место. Пустое место - это она я и есть.
Завтра идем с нами в Гнездо глухаря, Таир собирается, Надька с Аликом...
Завтра мне к зубному, зуб рвать, терпела, пока не сдадим программу, теперь все, иду сдаваться, представь, какая я после этого буду...
Никакая...
Ну...
Перекидывались про неизвестное и неизвестных мне. Они были из чужого мира, и я из чужого, и невозможно представить, что еще сколько-то суток или часов назад они суетились, подхалюзничали и ухаживали как за родной. Я сидела отдельно, усталая и никакая, а что-то, тоже отдельное, нагнеталось надо мною высоко, не на потолке или крыше, а выше еще, в облаках как будто или, может, даже в космосе. И от меня туда или оттуда на меня пошел вдруг невидимый воздушный столб, от которого легкий озноб по коже, и в столбе этом сформировалось, не звуком, не голосом, а навроде беспроволочного беззвучного телеграфа, вот просто сверху вовнутрь, что ничего не зря, что все, еж его ешь, состоялось, невзирая и вопреки, и ты, то есть я, принята или буду принята, куда, не знаю, но куда-то, где составляют, а потом галочкой отмечают списки живших на земле людей, кто не сблядничал, а человеческую сущность осуществил. Я еще засмеялась вслух: дураки, бомжиха беспросветная ведь, - так что Ира с Ульяной встрепенулись и глянули на меня как на чокнутую. А я и была в тот миг чокнутая, кто чокнул - осталось секретом. Открылась дверь, и ввалился возбужденный Сашка, таща за руку горделивую школьницу, так и есть, подсадная, сыграла свою роль, а я свою. Сашка снял резинку, которой были собраны волосы, и распустил их. Рассыпались они по плечам, и если б не усы, стал бы точно похож на ангела. Мы как звезды - не небесные, а здешние, на миг назначенные - все перехлестнулись взглядами и прочли разное. Девчонка в момент гляденья изменила победительный вид на сочувственный. Сашка, рукой отирая испитый вид с лица, будто это возможно, в упор меня не узнавал, могла б догадаться по его сотрудницам, что так будет. Я... про себя мне нечего сказать, себя не видно. Мне было нассать и на ихнее сочувствие и безразличие, мне просто надо было запомнить Сашкино лицо. Ни из никакой надобности. Какая надобность. Сейчас расстанемся навсегда и никогда не свидимся. А так. Воздушный столб пропал с концами, и чего до слез горючих было жаль, так того, что, когда вставал, то над одной, а не над нами двумя, чтобы вместе с ним.
Да, спохватился вдруг Сашка и захлопал себя по карманам, хорошо, что не ушла, тебе ж полагается вознаграждение, хотели перед камерами, но мы и без камер честные люди, возьми, бери, тут тысяча долларов.
Он протянул конверт.
Я взяла.
Дорогу на выход найдешь?
Поищу, найду.
Ира, Ульяна, проводите.
Я встала. Ира с Ульяной тоже, нехотя.
Обратный путь по длинным без никого коридорам показался короче, чем спервоначалу. Успела по дороге спросить: кто это с ним, случайная или подсадная? Ни то и ни другое, ответила медная Ульяна, а жена, изнасиловал малолетку, родители угрожали убить, если не женится, пришлось жениться, он-то красавец, а она, сами видели.
Все, что я видела и что слышала, я подальше засунула. Кругами ходит жизнь и кругами ходят сплетни, и никому не размотать, что и как и где было на самом деле, включая участников. Дьявол, говорят, в подробностях, а психика, вместе с физикой, настоль разная, что одни и те же подробности у кого сверху вниз, как песок, сыплются и все погребают, а у кого наоборот. Такие песочные часы. Теперь прямо, сказала негр Ира, и обе девки исчезли тут же без прости и прощай. Каляные у них нравы, словно ботинки в моем детстве.
Я вышла через крутящуюся дверь в мое никуда.
40
Кеша лежал в лакированном инкрустированном гробу, как наиновейший русский. Будь он покороче ростом, и гроб вышел бы подешевле. А так пришлось заказывать самый длинный. Вот какое получилось вложенье денег. Если о причине еще можно горевать, о результате нисколь не печалюсь. Я и решила, и мое решение Юшка с Фед Федычем и Окаянцем кинулись в охотку исполнять, хотя опыта не было, но задачу одолели. Самим интересно было, увлеклись. Наказ, заказ, все как на гражданке. Жалко, на оркестр не хватило. Хватило на службу, и там я опять стояла,
