- А где живете?
- В Камышевке.
Я поворачиваюсь к матушке.
- Ей нужно обследование...
Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.
- Она мертва.
- Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.
Мы опять возвращаемся к ней в келью.
- Что вы скажите, доктор, о моих больных?
- Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.
Она отрицательно качает головой.
- Ко мне приходил майор Молчанов, - продолжаю я, - он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?
- Да. Но военным я их не отдам.
- Почему, матушка?
- Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты над больными и я вынуждена дать некоторым из них право помереть спокойно у меня в монастыре.
- Этого не может быть...
- Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, - она устало пошевелила рукой. - Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.
Я взглянул на часы. Время было - шесть часов.
Меня будит Надежда.
- Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.
- Что, сегодня опять прием?
- Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.
Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.
- Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.
- Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.
Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.
- Здесь почти ничего не изменилось, - говорит он и садится на стул.
Я устраиваюсь напротив его.
- Чем обязан вашему появлению здесь?
- Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?
Вот, сволочи, уже донесли.
- Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.
- Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?
Я настороже.
- Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.
- Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.
Я киваю головой.
- Ну что же, сегодня воскресение, - рассуждает полковник, - все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.
Он поднимается и жмет мне руку.
Когда полковник уходит, появляется Надежда.
- Что он вам говорил?
- Вербовал в доносчики.
- Я так и знала, - в отчаянии говорит она. - С бедной Машей так же произошло, сначала попользовал, потом выкинул...
- Разве она умерла не от инфекции?
- Нет. Она покончила жизнь самоубийством. Сначала этот тип требовал сведений, а потом... довел... Маша была доверчивой, к тому же слабовата и не могла противостоять ему.
Надежда чуть не заплакала.
Через час пришла Верка. Она смущенно со мной поздоровалась и, косясь на медсестру, неуверенно говорит.
- Доктор, здесь вас один человек просил к нему зайти.
- Кто то заболел?
- Да нет. Это дед, дед Тимофей, его еще кличут - кривой дед, который уже у вас был.
- Это с одним глазом?
- Он, самый.
- Что ему надо?
- Не знаю.
Я смотрю на Надежду. Она кивает головой.
- Сходите, доктор. Если что будет срочно, я добегу, вызову вас.
У деда грязная изба, черные закопченные бревна давно источены жучками и плесенью грибка. На полу горы мусора и пыли.
- Ага, пришел значит.
Дед воинственно задрал голову и повернулся ко мне здоровым глазом.
- Заходи, заходи, не смотри, что так мусорно. Хозяйка есть, грязи нет, хозяйки нет, грязь есть. Вот и у меня нет старухи, а руки на эту дребедень поднять не могу.
- Дед, давай я уберу, - просит Верка.
- Циц... Каждый свечек имеет свой шесток. Без тебя разберусь. Ты извини меня, доктор, за то что отругал в первый же день, не прав был. Сам посуди, в эту дыру могут прислать или неумеху, или неудачника, а как ты попал, не знаю...
- Прислали по разнарядке.
- Видно там за проволокой совсем рехнулись, нормальных людей присылают, чтобы их калечить потом... Я то просил зайти зачем? За Люську тебе сказать спасибо.
- За какую Люську?
- Да ты что, доктор? Роды от которой в монастыре принимал...
- А... Я просто не знал, что ее Люсей звать.
- Деда, чего же вы мне то не сказали? - удивилась Верка. - Мальчик или девочка?
- Девочка. Мне монахини говорили, как она тяжело рожала и как ее резали и спасли.. Доктор, я не очень богат, но рождение нового человека, не может быть без подарка тому, кто сумел и мать, и дочку спасти от верной смерти.
- Да бросьте, дед Тимофей...
- Э... нет. Мне Верка сказала, что вы разбираетесь в живописи, я хочу вам подарить кое что. Идите за мной.
Он ведет меня в следующую дверь и мы оказались в небольшой светелке. Это была мастерская. Десятки картин сложены вдоль стен, кругом раскиданы крашенные доски, ложки, тарелки.
- Смотри, все сам делал, - с гордостью говорит дед. - Не смотря, что кривой, сам рисовал.
Кругом буйство красок, будь то их автор сошел с ума.
