– Это чужая страна. В одиночку нам действовать опасно.
Нам оставалось только пойти по жуткому кровавому следу. Полоса разрушений указывала нам путь. Сожженные деревни, вырезанные жители и перебитый скот. Отравленные колодцы. Хромой не оставлял за собой ничего, кроме смерти и отчаяния.
Нашей задачей было помочь удержать Форсберг. Но мы были обязаны присоединиться к Хромому. Я не хотел иметь с ним ничего общего. И я не хотел даже находиться рядом с ним.
По мере того, как следы разрушений становились все более свежими, у Ворона поднималось настроение. Тревога и замкнутость превращались в решимость, за которой скрывалось его твердое самообладание.
Когда я пытаюсь распознать, что творится в душах моих сотоварищей, мне всегда хочется обладать одной маленькой способностью. Мне хочется сделать так, чтобы можно было заглянуть им внутрь, дабы разглядеть те светлые и темные помыслы, которые ими движут. Затем, только мельком заглянув в джунгли своей собственной души, я начинаю благодарить небеса за то, что такой способностью не обладаю. Человеку, который едва-едва удерживает перемирие с самим собой, уже нет никакого дела до чуждой ему души.
Но я решил держаться поближе к нашему новому собрату, чтобы понаблюдать за ним.
Глава 3
Толстопузый, прискакав из авангарда, доложил о том, что мы приближаемся. Но в его докладе не было никакой нужды. Весь горизонт впереди застилали клубы дыма. Эта часть Форсберга была плоской и открытой. И изумительно зеленой. Столбы маслянистого дыма на фоне бирюзового неба вызывали просто отвращение.
Ветра почти не было. Вечер обещал быть жарким. Толстопузый вертелся возле Лейтенанта. Мы с Элмо прекратили обмениваться старыми сплетнями и прислушались. Толстопузый указал на дым.
– В деревне еще люди Хромого, сэр.
– Говорил с ними?
– Нет, сэр. Длинноголовый подумал, что вам это не понравится. Он ждет рядом с деревней.
– Сколько их?
– Двадцать – двадцать пять. Пьяные и хилые. Их офицер еще хуже, чем его люди.
Лейтенант бросил взгляд назад.
– А, Элмо. Тебе сегодня повезло. Возьми с собой десять человек и поезжай с Толстопузым. Прочешите там все.
– Дерьмо, – пробормотал Элмо. Вообще он хороший парень, но эти душные весенние дни сделали его ленивым. – Хорошо. Масляный, Немой, Малыш, Белесый, Козел, Ворон…
Я сдержанно кашлянул.
– Ты выжил из ума, Костоправ. Ладно.
Он быстро посчитал людей на пальцах и назвал еще троих. Мы построились рядом с колонной. Элмо еще раз осмотрел нас, убедившись, что никто не потерял свою голову.
– Пошли.
Мы быстро поехали вперед. Толстопузый привел нас в небольшой лесок, на опушке которого стояла разгромленная деревня. Длинноголовый и второй, которого звали Веселый, ждали там.
– Есть что-нибудь новое? – спросил Элмо.
– Пожары догорают, – откликнулся Веселый с присущим ему сарказмом.
Мы посмотрели на деревню. Там не было ничего, что не вызывало бы спазмов в моем желудке. Опять перебитый скот. Перебитые собаки и кошки.
Маленькие исковерканные тела мертвых детей.
– Но не ребят же, – произнес я, не осознавая, что говорю вслух. – Не детей же опять.
Элмо странно на меня посмотрел. Не потому, что ему это было все равно, а потому, что я был необычно полон сочувствия. Я видел много мертвых людей.
Я не стал ему объяснять. Для меня есть большая разница между взрослыми и детьми.
– Элмо, мне надо сходить туда.
– Не дури, Костоправ. Что ты можешь сделать?
– Если я смогу спасти хотя бы одного ребенка…
– Я пойду с ним, – сказал Ворон. У него в руке возник нож. Наверняка он научился этому трюку у какого-нибудь фокусника. Он всегда так делает, когда зол или нервничает.
– Думаешь, ты сможешь обдурить двадцать пять человек?
Ворон пожал плечами.
– Костоправ прав, Элмо. Это надо сделать. К некоторым вещам нельзя оставаться равнодушным.
Элмо сдался.
– Идем все. Молитесь, чтобы они не напились и могли отличить друзей от врагов.
Ворон поскакал.
Деревня была довольно большой. До прихода Хромого здесь было больше двух сотен дворов. Теперь половина была сожжена или еще горела. Трупы устилали улицы. Вокруг остекленевших глаз мертвецов кружили мухи.
– Никого в том возрасте, когда можно сражаться, – заметил я.
Я слез с лошади и опустился рядом с мальчиком четырех или пяти лет. У него был пробит череп, но мальчик еще дышал. Ворон бухнулся на колени рядом со мной.
– Не могу ничего сделать, – сказал я.
– Ты можешь прекратить его страдания, – в глазах Ворона показались слезы. Слезы и злость. – Такое прощать нельзя, – он двинулся к трупу, лежащему в тени.
Этому было около семнадцати. На нем была куртка Повстанческого воина.
Он умер сражаясь.
– Наверное, его отпустили домой, – сказал Ворон. – Один парень на всю деревню.
Он с трудом вынул лук из безжизненных пальцев и попробовал его согнуть.
– Хорошее дерево. Несколько тысяч таких могли бы наголову разбить Хромого.
Он повесил лук через плечо и подобрал стрелы. Я осмотрел еще двух детей. Помощь бесполезна. Внутри сожженной лачуги я обнаружил женщину, пытавшуюся закрыть собой младенца. Тщетно. Ворона переполняло отвращение.
Такие твари, как Хромой, наживают себе двух врагов взамен одного уничтоженного.
До меня донесся приглушенный плач, чьи-то проклятия и смех; они слышались где-то впереди.
– Давай посмотрим, что там такое.
Возле лачуги лежали четыре мертвых солдата. Этот парень кое-что сделал.
– Хороший стрелок, – огляделся Ворон, – бедный дурачок.
– Дурачок?
– Надо уметь вовремя исчезнуть. Тогда всем было бы легче.
Его напор испугал меня. Почему его так заботил этот парень?
– У мертвых героев нет второго шанса.
А-а! Он проводил параллель с событием из своего собственного загадочного прошлого.
Плач и проклятия разрешились сценой, способной вызвать отвращение у любого, кто даже не знает, что такое человечность.
Дюжина солдат стояли в круг, гогоча над своими же плоскими шутками. Я вспомнил собаку-сучку, которую окружили кобели. Вопреки ожиданиям, солдаты не стали драться за свое право, а менялись. И они бы убили ее, если бы я не вмешался.
Мы с Вороном забрались повыше, чтобы лучше видеть.
Их жертвой была девочка лет девяти. На нее сыпались удары. Она была страшно испугана, но не
