— Почему? Я хочу... — уязвленно возразил он.
— Не надо, — сказала Рита тоном, не терпящим возражения, и быстро ушла по тропинке.
От стены казармы отделилась фигура. Снова вспыхнул фонарик.
— Ритуля! Чо не здороваешься? — спросил тот, в ковбойке и восьмиклинке.
— Что тебе надо? — Рита остановилась.
— Ты знаешь, с кем ты ходишь?
— Знаю.
— Думаешь, он лучше меня?
— Наверняка.
— А почему мы его до сих пор не раздели?
Ответа у Риты не было.
— А потому, что он бегает, — ответил за нее парень. И, поняв, что Рита не врубилась в его «феню», пояснил: — Он ворует, как и я. Поняла?
Звонилкин скорбно смотрел на стену школьного коридора. А со стены на него смотрел обгоревший портрет Берия.
— Я чую — гарью запахло. Побежала и выключила, — объясняла техничка, которую вполуха слушали учитель и несколько кружковцев.
По плиткам коридора зашаркали Ленькины шаги, и все повернулись к подходившему.
— Ты был вчера дежурным у газеты? — ожидая подтверждения, спросил Георгий Матвеевич.
— Я. — Ленька еще не понимал тревожных взглядов собравшихся.
— Когда по твоей вине горит школа — это преступление. А когда по твоей вине горит портрет ведущего члена Политбюро нашей партии — это нечто большее. — Звонилкин обвел ребят многозначительным взглядом и остановил его на Леньке: — Тебе придется отвечать.
Парнишка поднял увлажнившиеся глаза на обгоревший портрет вождя.
— Да! Из школы тебя выпрут, — подытожил Костя, выслушав Ленькин рассказ. — Но вряд ли посадят. Сейчас — после амнистии — по 58-й не сажают. Ждут... Но ты и без школы не пропадешь... — Костя выбирал веник для бани, взвешивая его в руке.
— Я хочу школу закончить, — неожиданно зло и нервно перебил Ленька.
Костя кинул веник в жестяную шайку.
— Хочешь быть, как говорил покойник Еська, инженером человеческих душ?
Ленька молчал, сглатывая комок в горле.
— Да сделаем мы тебе ксиву, — успокоил Костя. — Будешь иметь аттестат — один к одному!
Мать и бабушка отреагировали на Ленькин рассказ, как на известие о смерти. Первой пришла в себя мать:
— Леня, я прошу тебя — соглашайся, что ты виноват. И извиняйся. Проси прощения. Говори, что умысла не было!
— А его и не было! — обозлился до того вяло слушавший сын.
— Та що ж вы! Один казав, другой — перемовчав! — вмешалась со своего топчана бабушка.
— Не лезьте не в свое дело, — привычно одернула ее мать. — Главное, извиняйся. Отец, — она подошла к стоявшему у двери Леньке, — посоветовал бы то же самое!
— Всегда ты знаешь, что бы он посоветовал! — огрызнулся Ленька.
— Я — знаю, — с укором ответила мать. — Мы живем вместе двадцать лет. Извиняйся!
Ленька шел в школу. Ничего хорошего это посещение не обещало, и ноги сами замедляли шаг, приближаясь к калитке школьной ограды. Навстречу вылетел Витек Харламов и протянул руку.
— Поздравляю!
— С чем? — Леньке было не до шуток.
— Сейчас поймешь! — Витек обнял его за талию, потащил на школьное крыльцо.
Ребята наперебой совали ему свои пятерни. Он, недоумевая, спрашивал:
— Что случилось?
Объяснила девушка-очкарик, став на Ленькином пути в школьных дверях:
— Твой Берия оказался врагом народа!
В школьном коридоре Звонилкин со стремянки снимал обгоревший злополучный портрет, за которым жалко висела оплавленная розетка.
— Задержись, — приказал он Леньке сверху.
Спустившись, взял его под руку, отвел в сторону и негромко поинтересовался:
— А откуда ты узнал, что Берия вчера арестован?
Леньку ошарашил вопрос.
— Я этого не знал.
— Ты уверен? Может быть, ты слушал чужое радио? — не унимался учитель. — «Голос Америки»? Или Би-би-си?
— У нас дома нет приемника, — едва сдерживаясь, ответил парнишка.
Звонилкин не поверил.
— Сомнительно, — заключил он.
В пересечении коридоров казармы кипело гуляние.
выплясывала девица в красной кофте с оборками, но Руфка по кличке «Ляляка» не уступала ей:
Аккомпанировал на аккордеоне с демпферами чахоточный музыкант по кличке «Трухуночка», рядом с которым, не отпуская его ни на шаг, чтобы не увели, дежурила дородная жена.
Плясали и парни, пытаясь в этом ритме отбивать чечетку с оттяжкой и выкрикивать нескладухи.
Радостный Ленька продирался сквозь пляшущую и поющую толпу к подоконнику у кухни, на котором сидел Костя в окружении нескольких мрачных парней и неизменного Булки.
— Не нужно мастырить аттестат, — выпалил он, оказавшись рядом с Коноваловым. — Берию...
— Знаю. Шлепнули. Тебе фартит! В рубашке родился, — порадовался за парня Костя.
В коридоре заголосили еще сильней.
— С чего гуляют? — спросил Ленька.
— Малышка освободился. — Костя глядел стальными глазами поверх пляшущих на стриженую, в шрамах голову Малышки, возвышавшуюся над гульбищем.
— Тянул по Указу 47-го года. За хищение соцсобственности. Но — всего три года... — Он цокнул языком.
Малышка будто почувствовал, что о нем говорят, пригнувшись, нырнул в толпу и появился, огромный и рыхлый, перед Костей со стаканом водки в руке.
— Костя, выпьем за то, чтобы мы чаще гуляли и меньше сидели!
Малышка протянул ему стакан.
— Пока пей сам. И погуляй. — Коновалов не принял стакана.
Малышка помрачнел, заглотал водку, швырнул стакан на пол и ушел.
Осколки блестели на асфальтовом полу.
— Что это он? — не понял Ленька.
— Он, говорят, ссучился и заложил в колонии хорошего вора. Чтобы выйти до срока.
— Это... точно?
— Надо проверить, Леня.
— А как?
— У нас на это своя почта есть, — ласково объяснил Костя.
— И что будет, если заложил?
— Услышишь. Или узнаешь.
Веселье вдруг замолкло. Аккордеон еще звучал, но пляшущие, почуяв тревогу, перестали топтаться. По
