Перронный репродуктор щелкнул и захрипел.
Ленька задрал голову на эти звуки.
— Поезд «Горький—Москва» прибывает через три минуты, — сообщила дикторша.
— Уезжаешь? — Перед ним в замызганном распахнутом халате стояла мать Риты.
— Да, — он торопился в объяснениях, как вор, пойманный с поличным, — я Рите письмо написал. Наверное, сегодня получит...
— А времени дойти до нее не было? — Мать спрашивала резко и зло.
— Так... Не получилось...
Она поглядела на объемистый фибровый чемодан.
— Куда едешь?
— Отдыхать. На юг, — опять соврал Ленька. — Я скоро вернусь....
— Вернешься? Ой ли! — криво усмехнулась мать Риты.
Он не смел поднять глаз.
— Говорила я Ритке, — мать погрозила ему пальцем, — не связывайся с этим... козлом, ничего у тебя с ним путного не будет — бросит он тебя... — И плаксиво передразнила: — А она: люблю, люблю...
Мать подошла на шаг ближе и дохнула ему в лицо запахом стойкого перегара:
— Катись ты к ядрене фене! Кому ты нужен!
Плюнула Леньке под ноги и ушла.
Загудел подходивший дизель. Ленька, глядя вслед Ритиной матери, не сразу нащупал ручку чемодана, чтобы взять его на изготовку.
— Скорый поезд на Москву отправляется, — звучало из репродуктора, а Ленька еще стоял на перроне.
Но вот двинулись шпалы, исчезая под колесами дизеля. Мелькнул на обочине километровый столб с табличкой «101». И полетела навстречу дорога, бесконечная дорога.
Здравствуй, cтолица!
(Кинодрама)
Слова бодрой, зажигательной песни звучат в темноте и исчезают в предрассветной мгле подмосковного пейзажа.
По узким мосткам через речку — такие зовут лавами, их сооружают на лето, после того как сойдет лед, чтобы удобнее было обывателям перемещаться из городских районов в дачные места, — по узким лавам идет парень в кепочке-восьмиклинке, ведя рядом шуршащий приспущенными шинами велосипед.
Из прибрежных кустов за велосипедистом наблюдают четыре глаза.
— За нашим пошел, сучара! — шепчет из-за кустов Булка.
— Булка, заткнись, — обрывает Вова Новый.
Мостки опустели — велосипедист скрылся в зарослях противоположного берега. Только качнулись ветки орешника — и был таков.
— Сейчас он похиляет обратно, и я его запорю, — шепчет Булка в своем укрытии.
— Перебьешся. — Вова Новый, останавливая напарника, приподнимает пятерню. — Без мокрухи. Он просто — потонет.
— Как? Он же плавать умеет...
— Тут не поплывешь — тут по пояс всего.
— А как же? — не унимается Булка.
— Покнокаешь... — Вова Новый пошевелил ветку — с нее ссыпался град капель.
И тотчас на противоположном берегу так же зашевелилась ветка.
— Чего теперь? — спросил Булка.
— Там верзила. Он знает чего. — Вова Новый, не отрываясь, наблюдал за мостками.
— Зря ты наших никого на это дело не позвал. Мы бы этому сучаре устроили. Это надо же — у своих ворованное красть, — не переставал причитать Булка.
— Булка, последний раз говорю: умолкни, — прохрипел Вова Новый, вывернув губы, отчего лицо его стало брезгливым.
На мостках у противоположного берега появился парень в восьмиклинке, ведя теперь уже навьюченный велосипед: два внушительных мешка на раме и один на багажнике.
Вова Новый, передернув затвор «вальтера», вышел из-за кустов навстречу и стал у начала мостков, держа перед собой «машину».
Одновременно с ним у противоположного берега на мостки вошел верзила, держа руки за спиной.
Велосипедист замер на полушаге.
Обернулся и, увидев верзилу, снова замер.
— Кто тебя, сучья рожа, на товар навел? — спросил Вова Новый.
— А отпустите? — выдавил велосипедист.
— Скажешь — своими ногами уйдешь по воде, — заверил Вова Новый.
Велосипедист торопливо застрекотал:
— Булка говорил, на двоих удобнее товар делить, чем на троих
Булка дернулся и исчез в прибрежных кустах — только качались ветки и стучали по листьям потревоженные капли.
— А меня кто заложил? — теперь велосипедист говорил медленно и еле слышно.
Вова Новый криво усмехнулся:
— Тоже Булка. При любом раскладе хотел в порядке быть, падла! Ну его-то мы достанем, с ним отдельно потолкуем... А ты — иди. — И он показал стволом, куда следует идти велосипедисту.
Велосипедист отпустил руль, навьюченный велосипед, глухо звякнув, свалился на доски мостков.
Велосипедист прыгнул в речку.
И в этот момент верзила, выхватив рогатину из-за спины, с мостков пригнул ею к воде шею велосипедиста.
А затем вдавил голову и все тело под воду.
Он напрягаясь держал рогатину, пока поверхность речки не успокоилась.
— Сам оступился и утонул, на корягу напоролся, — проронил Вова Новый.
— Товар заберем? — спросил верзила.
— А товар оставим здесь, — Вова Новый был категоричен.
— Меня жлоба давит, — слабо возразил верзила и перешагнул лежащий под грузом велосипед.
— А идти по мокрому — не давит? — Вова Новый прятал пистолет под пиджак.
Верзила согласно кивнул и зашвырнул рогатину подальше в воду.
— Ну-ка, покаж. — Вова Новый сам поднялся с корточек и взял листочки из рук Севы.
Он стоял у сарая и перебирал страницы, а Сева с тревогой наблюдал за выражением лица Нового.
— Молоток, — одобрил Вова Новый, вывернув губы, отчего лицо приняло брезгливое выражение, — молоток, что кликухи заменил, а иначе — стук... все по правде. В Москву поедешь? Фарт ловить?
— Поеду, — сказал Сева, как о давно решенном.
— Только учти: в столице мира правды не любят, ни на бумаге, ни в толковище, — предупредил Вова Новый.
Сева передернул плечами.
— Я — не салага. Соображаю...
— Но все равно, ты — молоток, — поддержал Севу Бадай, вмешавшись в разговор, — вырастешь — кувалдой станешь!
Бадай поднял с земли гитару и под парочку блатных аккордов запел:
Рецензент держал картонную папку в одной руке и, похлопывая другой по обложке, растолковывал Севе, сидевшему рядом на скамейке в сквере
