искушений, и через детей вы научитесь понимать и любить друг друга как должно. Теперь, дорогая, до свидания. Подумай о материнском наставлении и прими мой совет, если он покажется тебе хорошим. Да благословит вас всех Бог!
Мег обдумала совет, нашла его хорошим и впредь следовала ему, хотя первая попытка оказалась не совсем такой, как она планировала. Действительно, дети были тиранами и правили домом, с тех пор как узнали, что брыканье и визги приносят им все, чего они хотят. Мама была жалкой рабыней, исполнявшей все их капризы, но папу было не так легко поработить, и иногда он очень огорчал свою нежную супругу попытками подчинить отцовской дисциплине их буйного сына. Дело в том, что Деми унаследовал от своего родителя твердость характера — не назовем это упрямством — и, когда он решал что-то получить или сделать, «вся королевская конница и вся королевская рать» не могли повлиять на этот неуступчивый маленький ум. Мама думала, что голубчик еще слишком мал, чтобы учить его преодолевать собственные пристрастия и предубеждения, но папа верил, что чем раньше начать учить послушанию, тем лучше. И мастер[62] Деми рано обнаружил, что в борьбе с папой всегда терпит жестокое поражение. Он, однако, уважал победившего его человека и любил папу, чье строгое «нет, нет» было более внушительным, чем все мамины ласковые поглаживания.
Несколько дней спустя после разговора с матерью Мег решила устроить Джону приятный вечер. Она заказала хороший ужин, прицела в порядок гостиную, принарядилась сама и рано уложила детей спать, чтобы ничто не помешало ее планам. Но, к ее несчастью, самым непреодолимым предубеждением Деми было предубеждение против того, чтобы ложиться спать, и в тот вечер он решил и ночью продолжить дневное буйство. Бедная Мег пела и качала, рассказывала сказки и перепробовала все наводящие сон хитрости, но все было напрасно — большие глаза никак не закрывались, и долго после того как Дейзи — этот пухленький комочек добродушия — подчинялась правилам, непослушный Деми лежал, таращась на свет с самым обескураживающе несонным выражением лица. — Деми полежит тихо, как хороший мальчик, пока мама сбегает вниз и даст чаю бедному папе? — спросила Мег, когда внизу негромко стукнула парадная дверь и послышались хорошо знакомые шаги Джона, на цыпочках проследовавшего в столовую.
— Мне чай! — сказал Деми, готовясь присоединиться к пиршеству.
— Нет, дорогой, но я оставлю тебе печенье к завтраку, если ты будешь бай-бай, как Дейзи. Хорошо, миленький?
— Та! — И Деми крепко закрыл глаза, словно чтобы поскорее уснуть и тем приблизить желанное утро.
Воспользовавшись этим благоприятным моментом, Мег ускользнула, чтобы с улыбкой на лице и голубым бантиком в волосах приветствовать мужа. Этот бантик всегда вызывал у него особенное восхищение, и сейчас он сразу заметил его и сказал, приятно удивленный:
— О, маленькая мама, какие мы сегодня веселые! Ждем гостей?
— Только тебя, дорогой.
— День рождения, годовщина или что?
— Нет, просто я устала быть небрежно одетой и нарядилась для разнообразия. Ты всегда приходишь к столу аккуратно одетым, каким бы ни был усталым, так что, почему бы и мне не делать то же самое, когда у меня есть время?
— Я делаю это из уважения к тебе, моя дорогая, — ответил старомодный Джон.
— Взаимно, взаимно, мистер Брук, — засмеялась Мег; она опять казалась юной и хорошенькой, кивая ему над чайником.
— Замечательно, совсем как в прежнее время. И на вкус отлично. Твое здоровье, дорогая. — И Джон потягивал свой чай с видом мирного упоения, которое, впрочем, длилось недолго. Когда он поставил чашку, ручка двери таинственно задребезжала и послышался нетерпеливый голосок:
— Отклой, я тут!
— О, непослушный мальчик. Я велела ему засыпать одному, а он уже внизу; ведь простудится насмерть, топая по этим половикам, — сказала Мег, откликаясь на призыв из-за двери.
— Утло! — объявил Деми радостным голосом, входя в столовую в длинной ночной рубашке с переброшенным через руку подолом, и каждый завиток на его кудрявой голове весело торчал, когда он запрыгал вокруг стола, любовным взглядом отыскивая печенье.
— Нет, еще не утро. Ты должен идти в кровать и не беспокоить бедную маму. Тогда утром ты получишь печенье, и я полью его сахарным сиропом.
— Я люблю папу, — сказал хитрец, готовясь взобраться на отцовское колено и насладиться запретными радостями. Но Джон покачал головой и сказал Мег:
— Если ты велела ему оставаться наверху и спать одному, заставь его сделать это, иначе он никогда не научится считаться с тобой.
— Да, конечно. Пойдем, Деми. — И Мег увела сына, чувствуя огромное желание отшлепать маленькую помеху всем ее планам, ковылявшую за ней, и впадая в заблуждение, что следует применить подкуп, как только они доберутся до детской.
И он не был разочарован, так как эта недальновидная женщина действительно дала ему кусок сахара, прежде чем уложила в постель и запретила дальнейшие прогулки до утра.
— Та! — сказал Деми-клятвопреступник, посасывая сахар и считая свою первую попытку в высшей степени удачной.
Мег вернулась, и ужин очень мило продолжался, когда маленький призрак вышел опять и разоблачил преступления матери дерзким требованием:
— Еще сахала, мама.
— Так не годится, — сказал Джон, ожесточая сердце против обаятельного маленького грешника. — Не знать нам покоя, пока этот ребенок не научится ложиться спать как следует. Ты слишком долго делала себя его рабой. Дай ему один урок, и тогда этому наступит конец. Положи его в постель, Мег, и оставь одного.
— Он не останется в постели; он никогда не остается, если я не сижу рядом.
— Я справлюсь с ним. Деми, иди наверх и ложись в постель, как мама велит.
— Не пойду, — ответил юный мятежник, схватив вожделенное печенье и начиная есть его со спокойной дерзостью.
— Ты не должен так разговаривать с папой. Я отнесу тебя, если ты не пойдешь.
— Уходи, не люблю папу. — И Деми отступил под прикрытие материнской юбки. Но даже это убежище оказалось ненадежным: он был выдан врагу с тихим: «Будь ласков с ним, Джон», что поразило преступника ужасом — уж если мама покинула его, судный день был близок. Лишенный печенья и веселой игры и отнесенный сильной рукой в ненавистную постель, бедный Деми не мог удержать свой гнев и открыто вызвал папу на бой. Он брыкался и визжал всю дорогу до детской. Едва его положили в постель с одной стороны, он скатился с другой и бросился к двери, только затем, чтобы быть позорно схваченным за хвост его маленькой тоги и положенным обратно; и это оживленное представление продолжалось, пока силы молодого человека не иссякли, и тогда он предался воплям во все горло. Этим вокальным упражнением обычно удавалось победить Мег, но Джон сидел неподвижно, как каменный; ни уговоров, ни сахара, ни колыбельной, ни сказки, даже свет был погашен, и только красный жар камина оживлял фигуру «большого и темного», на которого Деми смотрел скорее с любопытством, чем со страхом. Новый порядок вызывал у него отвращение, и, когда гневные страсти улеглись и воспоминание о нежной рабыне вернулось к плененному деспоту, он ужасно завопил: «Маму!» Жалостный плач, последовавший за неистовым ревом, поразил Мег в самое сердце, и она взбежала наверх, чтобы сказать умоляюще:
— Позволь мне остаться с ним, Джон. Теперь он будет вести себя хорошо.
— Нет, дорогая, я сказал ему, что он должен спать, как ты ему велела. И он будет спать, даже если мне придется остаться здесь на всю ночь.
— Но он заболеет от слез, — попыталась возразить Мег, упрекая себя за то, что покинула своего мальчика.
— Нет, ничего не будет. Он так устал, что скоро заснет, и тогда дело сделано: он поймет, что должен слушаться. Не вмешивайся, я справлюсь с ним.
— Это мой ребенок, и я не хочу, чтобы его дух сломили жестокостью.
— Это мой ребенок, и я не желаю, чтобы его характер испортили потаканием. Иди вниз, дорогая, и
