Это так на нее не похоже. Да, но Маркус всегда имел на нее особое влияние. Он один мог вызвать в ней самый неожиданный и искрометный отклик.
– Ты меня бросила. Полагаю, ты поступила так, как считала нужным. Я лишь прошу меня извинить за то, что видел наши отношения в несколько иной перспективе.
Кажется, ситуация его забавляла, и это бесило ее все сильнее.
И причиняло боль.
Он видел в их разрыве повод для шуток. А ее сердце все еще кровоточило. Ей пришлось оставить того единственного мужчину, которому она отдала свое тело и кому открыла сердце.
– Убирайся из моей машины!
И это про нее говорили, что ее ничем не прошибешь?
Он не отреагировал на ее гневные интонации, как и на почти истошный крик.
Губы его сложились в усмешку. Какой у него все же, черт возьми, сексуальный рот! Она помнила, как эти губы шептали ей на ухо непричесанные слова о том, как он ее хочет.
– Я все еще голоден, и ты обещала мне ужин.
Ей хотелось визжать, но она понимала, что стоит начать – и остановиться она уже не сможет. Она балансировала на грани между вменяемостью и безумием и знала, что чем дальше, тем ближе к опасной черте.
Восемнадцать месяцев назад она сделала то, чего не могла избежать. Но этот поступок надорвал ее сердце и нанес непоправимый урон чувству собственного достоинства.
Вероника держалась – она вела себя мужественно, когда Дженни стояла на пороге смерти. Она была сильной и тогда, когда сестра ее преодолевала мучительное побочное действие лечения. Вероника смогла пережить беременность, с постоянной тошнотой по утрам всю первую половину и непрекращающейся тяжестью внизу живота последние три месяца. Она думала, что все это ей не по силам, но выстояла.
Она не могла выдержать того, что ее страдания его забавляют. Если он не хочет выходить из машины, что ж, это сделает она.
Вытащить замок изнутри со стороны водительского места труда не составило. Выйдя из машины, она пошла куда глаза глядят. Главное – уйти как можно дальше, прочь от его насмешливых глаз.
Он был отцом ее сына, которого она обожала, и отец ее ребенка ненавидел ее до боли в печенках. Возможно, она и заслуживала такого к себе отношения, но ей от этого было не легче.
Она уже была на грани срыва. Ей казалось, что она держится молодцом – опора для сестры и для сына. Они ее воспринимали так же. Она и сама не подозревала, что внутри уже раскололась на маленькие кусочки, а теперь и оболочка дала трещину, и содержимое – мелкие осколки, что когда-то были монолитным целым, – готово вывалиться наружу.
Она не хотела, чтобы Маркус видел, как это произойдет, предчувствуя, что он лишь поднимет ее на смех. Ясное дело, он считал, что, какая бы беда на нее ни свалилась, ей поделом. Он, вероятно, получит удовольствие от созерцания того, как она перед ним развалится на части.
Ублюдок!
Она не заметила трещины на асфальте, но почувствовала ее – за мгновение до того, как упасть. Она попыталась самортизировать удар, выставив вперед ладони, но это не помогло. И она, ободрав локти, повалилась на тротуар плашмя, лицом вниз.
Вдруг стало трудно дышать. Она лежала на земле, онемев от боли.
Она и сейчас видела тротуар не лучше, чем когда шла по нему. Уже начало темнеть. А глаза заволокло плотным туманом слез. Она тряхнула головой – прогнать предательскую влагу. Она терпеть не могла плакать. Слезами горю не поможешь.
Слезы не вернули ей отца и мать.
Ни на йоту не помогли в том, чтобы добыть для Дженни адекватное лечение.
И ничуть не убавили горечь от потери Маркуса.
От слез ни на каплю не уменьшился страх – сына она рожала в той же больнице, в которой лежала ее все еще тяжелобольная сестра.
И сейчас от них никакого толку, но, видит Бог, она не в силах их сдержать. Ком рос в горле и прорвался рыданиями, прежде чем она сумела запихнуть его обратно в глотку.
Она должна взять себя в руки. Прекратить плакать. Эти слова рефреном звучали у нее в голове, пока она, словно парализованная, лежала на твердом бетоне.
– Ронни, что с тобой? Да скажи мне что-нибудь, черт возьми!
Она не так сильно разбилась, но плакала и встать не хватало ни воли, ни желания.
Может, она сломала себе что-нибудь? Что это на него нашло в ресторане? Он и сам не понимал. Он хотел поговорить с ней, выяснить по мере возможности, не продает ли она корпоративные секреты снова, а вместо этого стал предъявлять ей обвинения.
Она завелась с пол-оборота, чего он никак не ожидал. Ни ее реакция, ни его обвинения не помогли ему решить ту задачу, что он перед собой ставил. Маркус ругался про себя, пытаясь в сумерках разглядеть признаки травмы.
Блузка задралась, открыв его взгляду обольстительный изгиб затянутого в джинсы зада.
– Скажи что-нибудь, Ронни.
Она молча попыталась приподняться. Маркус мягко, но настойчиво опустил руку на ее плечо, не давая ей двигаться.
