При этом он вздрогнул, и глаза их встретились. В ее взгляде было беспокойство, смешанное со страхом. Она боялась того, что услышит.
Он попытался ободрить ее улыбкой, насколько это вообще возможно, когда твоя плоть готова взорваться.
– Восемнадцать долгих одиноких месяцев, крошка. Она вскрикнула от шока, но сейчас он не собиралсяобсуждать причины своего затянувшегося целомудрия. Он взял ее как раз так, как она того хотела – одним долгим толчком. Она вскрикнула, и он замер.
– Я сделал тебе больно? – Ему дорогого стоило задать этот вопрос.
– Нет. Просто там немного туго, вот и все. Ты большой мальчик, Маркус.
Он засмеялся бы над этим комплиментом, тешащим мужское самолюбие, но дыхания не хватило. Он опустил голову и жадно овладел ее ртом, погружаясь раз за разом в ее тело. Когда она снова достигла пика наслаждения, он чувствовал, с какой силой она сжимается вокруг него – как удав, и, находясь внутри ее, взорвался сам, так что в глазах потемнело. Потом упал на нее, и мышцы его более не в силах были держать его вес.
Смутная мысль о том, что он может ее раздавить, мелькнула в его голове, но Ронни, кажется, была не против. Она крепко держала его за шею.
Теплые слезы текли у нее по вискам, увлажняли волосы. Вес Маркуса давил на нее, но эта тяжесть была приятной. Она понимала, что должна как-то исправить ситуацию, что совершила ужасную глупость, но тело ее и чувства были не в ладах со здравым смыслом. Впервые за долгое время она ощущала блаженное удовлетворение, и о том, что выбор был ею сделан не самый лучший, думать совсем не хотелось. С точки зрения ее тела и ее чувств лучшего с ней не могло случиться.
Маркус приподнял голову, вытер свою влажную щеку и прикоснулся к ее виску. Лицо его было в тени, и она не могла различить его выражения.
– Ты сказала, что я не сделал тебе больно, – сказал он с поистине мужским участием.
Она замотала головой – говорить она была пока не в состоянии. Сморгнув слезы, она все же сказала:
– Нет, ты не причинил мне боли.
– Тогда почему ты плачешь?
– Я соскучилась по тебе, – сказала она не подумав. Но это было правдой.
Восемнадцать месяцев она прожила без него, и не было дня, когда бы она физически не страдала от его отсутствия.
– Ты меня бросила. – В словах его не было ни упрека, ни злости. Только недоумение. – Почему?
– Я думала, у меня нет выбора.
– Ты мне не доверяла.
– Я не знала тебя. – Как можно доверять мужчине, после того как он заявил тебе, что все, на что она может рассчитывать с его стороны, – это секс?
Он изменил положение, и она почувствовала, что его плоть, еще наполовину эрегированная, находится в ней.
– Как ты можешь так говорить? Ты знала меня ближе, чем любая другая женщина.
Она ошеломленно уставилась на него. Неужели он и в самом деле так думает?
– Маркус, мне неизвестно даже, как зовут твоих родителей, живы ли они. Есть ли у тебя братья и сестры. Ты, настоящий, всегда прятался за дурацкими шуточками и сверхъестественной сексуальностью.
Той самой сексуальностью, которая подвигла ее на то, чтобы, раздевшись донага, дожидаться его в кровати, несмотря на то что слишком уж долго он «спасал отбивные», словно услужливо предоставлял ей возможность передумать.
Он поцеловал ее в уголок губ и снова шевельнул бедрами, в результате чего его наполовину уснувшая плоть вновь отвердела. Она пробормотала что-то насчет того, чтобы он с нее сползал, но замолкла на полуслове, когда увидела, что он снова открыл выдвижной ящик и деловито и быстро принялся менять использованный презерватив на новый.
Он вернулся к ней, раздвинул ее бедра, чтобы вновь войти в нее, на этот раз медленно, дюйм за дюймом.
Он улыбался, глядя ей в глаза с чувственным обещанием.
– Мою мать зовут Шарон, а отца – Лайонел Маркус Данверс четвертый.
Она с шумом вдохнула, аркой выгибаясь ему навстречу.
– Потом…
И снова потерялась в водовороте, который всегда увлекал ее, когда Маркус к ней прикасался. Его толчки были мучительно медленными и глубокими. Он целовал ее и ласкал, пока дыхание ее не стало сбивчивым и она не взмолилась о пощаде. Тогда он дал ей просимое серией жестких, сильных толчков, не прекращавшихся до того самого момента, как тело ее стало конвульсивно сжиматься, волна за волной, возвещая о разрядке.
После этого она задремала. Она не знала, сколько времени проспала, но когда проснулась, лампа на тумбочке уже горела. Маркус сидел рядом с ней на кровати в одних черных трикотажных трусах. Она села, увлекая за собой простыню, прикрывая грудь.
Он подоткнул подушки ей под спину, улыбнулся, подмигнул и многозначительно посмотрел на простыню.
