действительно ли срок беременности Савской совпадает с ее прогнозами. О никакой экспертизе на ДНК не могло быть и речи. Когда Костя только заикнулся об этом, женщина так выразительно посмотрела на него, что он понял: скорее всего, в но-пасаранском ФАПе этот анализ делают только в исключительном случае.
– Вот если бы ты склонировать кого попросил, тогда – пожалуйста. А на ДНК реактивы закончились. Только в следующем квартале обещали.
Сидя на стульчике, Комаров думал над последними словами акушерки.
«Неужели это правда? – думал он, – неужели действительно в этом захолустье медицина поднялась на такие высоты? Вот что значит провинция! Без шумихи, не делая сенсаций, простые немолодые акушерки ставят опыты по клонированию».
Правда, восхищение сменила другая, зудящая и настырная мысль:
– Стоп. Но ведь опыты по клонированию человека запрещены? – он и не заметил, как по своему обыкновению заговорил вслух. – И я, как порядочный служитель закона, просто обязан пресечь эти незаконные опыты!
В голове его уже разворачивались картины из фантастических
фильмов: десятки Савских тянули к нему пальцы с
кроваво-красными накладными ногтями, сотни Мальвин дико выли
и пытались сбить его с ног, Калерии дышали Сахарой и
обступали плотным кольцом.
Картинка была столь яркой и натуралистичной, что Костя явственно почувствовал жаркое дыхание девушки. В панике рванул он ворот и обернулся. За спиной его действительно стояла Калерия. Вид ее был далеко не так агрессивен, как в только что возникшем видении. Белый халат и шапочка очень удачно оттеняли персиковый колор кожи, льняная коса удавом сползала из-под шапочки на грудь, глаза смотрели спокойно и ласково.
– Заболели, Константин Дмитриевич? – участливо спросила она.
– Нет, – смутился Костя, мельком глянув на табличку на двери кабинета, возле которого сидел.
– Привели кого?
– Подозреваемую, – не стал распространяться Комаров.
Девушка, нисколько не смущенная его лаконичным тоном, присела рядом.
– Да бросьте вы, Константин Дмитриевич, какая она подозреваемая! Несчастная, никому не нужная женщина. Сергей, конечно, падок был до нашего брата, но на Савскую он не польстился бы даже под прицелом.
Бедро девушки немного касалось его бедра. Но это не было неприятно. При всей внешней антипатии к Калерии, аура женственности и душевного тепла, исходившая от нее, была столь мощна, что Костя с трудом боролся с подлым желанием прижаться к ее материнской, уютной груди и пожаловаться на никак не желающее распутываться дело.
– А вам откуда известно? – на всякий случай немного отодвинулся от нее Комаров.
– Лена Федорчук – моя лучшая подруга, – спокойно ответила Калерия. – Обычно мы ничего не скрываем друг от друга. Да это и всему селу известно, что роман их длился почти полгода. Не такой уж Сережка злодей, чтобы крутить с двумя женщинами одновременно. Если бы так было, то на селе бы знали.
– А где доказательства? – не сдавался так просто Костя.
Доказательства не заставили себя долго ждать. Из-за дверей кабинета раздался звон бьющегося стекла, падающих металлических предметов и высокого женского крика. Забыв про обещание не подсматривать, Костя вскочил и рванул дверь на себя. В кабинете царил разгром. Стеклянный столик на колесах опрокинут, жутковатого вида металлические инструменты разлетелись по всему кабинету, окно выбито. Акушерка прижимала к длинной царапине на руке кусок марли, Ариадны Федоровны в кабинете не было.
– Где? – рявкнул Костя.
– Улетела птичка в дальние страны, – вздохнула медсестра, кивнув на разбитое окно.
Наверное, только у хищников и сыщиков так мощно развит инстинкт преследования. И для этого есть вполне убедительные оправдания. Хищники следуют за бегущей мишенью с вполне определенной целью: убегает обычно более слабый, значит, бой с ним может принести много парного мяса и свежей, горячей крови. Схватка с ним практически не подвергает опасности преследующего, так как жертва уже парализована страхом и практически признала свое поражение, а значит, готова принять смерть. И убегающим, и преследующим движет мощнейший и доминирующий в животном мире инстинкт – инстинкт самосохранения. Один спасает свою жизнь от лап бескомпромиссного врага, другой – от мук голода.
Сыщики мыслят приблизительно так же, с маленьким отступлением от стереотипа зверя: если от тебя бегут, значит, тебя тоже боятся, но боятся не невинные жертвы, как в животном мире, а те, кто действительно виновен. У чистого перед законом человека просто не сработает инстинкт самосохранения. А ведь именно он включает простой механизм быстрого, пружинистого переставления нижних конечностей, именуемого в простонародье метко и грубо: «драпанье».
Неизвестно, как назывался механизм, побуждающий быстро переставлять ноги сыщиков, но бегали они, обычно, не хуже преступников.
По крайней мере, состязаться в беге пухлой и беременной Савской с молодым поджарым Комаровым было заведомо нежелательно. Костя птицей вылетел в уже разбитое окно и сразу увидел улепетывающую актрису. Догнать ее не составило труда. Когда рука Фемиды, обличенная в Костину плоть, опустилась на плечо беглянки, она мелко задрожала, колени подогнулись, и Ариадна рухнула в красивую желтую но- пасаранскую пыль.
Только после того, как Комарову удалось отвести задержанную
в отделение и запереть на ключ, он смог вернуться в
фельдшерско-акушерский пункт за медицинским заключением.
В кабинете, кроме акушерки, сидела Калерия. Она уже смазала
царапины пострадавшей зеленкой и просто пила с ней чай с чабрецом, болтая о чем-то постороннем. Увидев Костю, она деликатно вышла.
– Ну, что там? – спросил Комаров, хмуро просматривая заключение. – Какой срок?
– А никакой, – с явной досадой в голосе ответила женщина, – и нечего было вообще балаболку эту приводить, как будто и так не ясно было, что врет. Зря только поцарапала меня всю.
– Как это никакого срока? – почти закричал Костя, – а за что она тогда убила Куроедова, если не беременна от него?
– А это уж тебе решать, участковый, – проворчала все еще злая на Савскую акушерка. – Я тебе только одно могу сказать: ребеночка у нее нет и быть не может, а задержка из-за возраста, причем не пара месяцев, как она врет, а уж лет пять-семь как. Я-то знаю.
Савская кололась, кололась, не оставляя себе путей к отступлению и капитуляции, кололась решительно и печально. Она вылила на Комарова все: и свою тоску по неудавшейся жизни и карьере, и страдания от пренебрежительного отношения односельчан, и гнев на акушерку, загубившую так удачно начавший складываться спектакль.
– Я хотела хоть этим привлечь внимание но-пасаранцев, – всхлипывала она, – ареол мученицы во все века украшал женщину, особенно такую, как я.
– Значит, вы подтверждаете, что не состояли в связи с Сергеем Куроедовым и не убивали его?
– Да что вы, – высморкалась актриса, – разве он мог понять такую возвышенную душу, как моя. Мужчин этого типа привлекают только доступные, примитивные женщины из доярок или птичниц. Для них важны длинные ноги да высокая грудь, а не чистота помыслов и эрудиция. Приходил как-то этот Куроедов ко мне крыльцо подправить, я ему монолог Джульетты на балконе читаю, а он: «С вас поллитра». А подумайте сами, какие стихи читают ему его подружки? Под какие вокальные композиции любят? Какими благовониями ароматизируют воздух? Я смогла бы подарить ему ночь, которая отбила бы у него охоту связываться со всеми этими примитивными сельскими телками. А он: «поллитра»! Да разве только он! Вот и вы испугались, когда приходили меня арестовывать. Не спорьте, испугались, я видела! А мне ведь только тридцать. Я жажду любви, страсти, приключений!
